Графиня де Монсоро

Возвратившись в Лувр, король застал своих друзей в постели. Они спали мирным сном.

Исторические события имеют одно странное свойство — они озаряют блеском своего величия предшествующие им обстоятельства.

Поэтому для тех, кто отнесется к событиям, которые должны были произойти утром того дня — ибо король возвратился в Лувр уже около двух часов ночи, — кто, повторяем мы, отнесется к этим событиям с уважением, соответствующим несомненной важности их исхода, думается, небезынтересно будет посмотреть, как король, едва ли не лишившийся короны, ищет успокоения у трех своих друзей, которые через несколько часов должны ради него поставить на карту свою жизнь.

Мы уверены, что поэта, чьей избранной натуре свойственно не предвидение, но озарение, восхитили бы своей печальной красотой эти освеженные сном лица молодых людей, которые с безмятежными улыбками спали на поставленных в ряд кроватях, словно братья в спальне отчего дома.

Генрих приблизился к ним, сопровождаемый Шико, который, поместив своего подопечного в надежное место, возвратился к королю.

Одна кровать была пуста — кровать д’Эпернона.

— До сих пор его нет, ветреника, — прошептал король. — Несчастный! Безумец! Драться с Бюсси, самым храбрым человеком во Франции, самым опасным в мире, и даже не думать об этом.

— А и правда его нет, — сказал Шико.

— Разыскать! Привести сюда! — воскликнул король. — И пришлите ко мне Мирона. Пусть безрассудного усыпят, даже против его воли. Я хочу, чтобы сон придал ему силы, сделал способным защищаться.

— Государь, — сообщил лакей, — господин д’Эпернон только что пришел.

Д’Эпернон действительно явился в Лувр. Узнав о возвращении короля и догадавшись, что тот зайдет в спальню, он пытался было тихонько проскользнуть в другую комнату, рассчитывая остаться незамеченным.

Но его ждали и, как мы видели, доложили о его появлении королю.

Видя, что выговора не избежать, д’Эпернон с весьма смущенным видом перешагнул порог спальни.

— А! Вот и ты наконец, — сказал Генрих. — Поди сюда, несчастный, и посмотри на своих товарищей.

Д’Эпернон обвел взглядом комнату и кивнул головой.

— Посмотри на своих товарищей, — продолжал Генрих, — они благоразумны, они поняли все значение этого дня, а ты, несчастный, вместо того чтобы помолиться, как сделали они, и спать, как они спят, ты играешь в кости и таскаешься по притонам. Клянусь телом Христовым, ты белый как мел! Что же ты будешь делать утром? Ведь ты уже сейчас никуда не годишься!

И в самом деле, д’Эпернон был очень бледен, настолько бледен, что замечание короля заставило его покраснеть.

— Ну, — сказал Генрих, — иди ложись, я так хочу! И спи! Только сумеешь ли ты выспаться?

— Я?! — ответил д’Эпернон так, словно подобный вопрос оскорбил его до глубины души.

— Я имею в виду, будет ли у тебя время поспать. Разве тебе не известно, что вы деретесь, когда рассветает, и что в это подлое время года в четыре часа утра уже совсем светло? Сейчас два. Тебе остается всего два часа.

— За два часа, если их хорошо употребить, — сказал д’Эпернон, — можно сделать очень многое.

— А ты заснешь?

— Прекрасно засну, государь.

— Не очень-то я в это верю.

— Почему же?

— Потому, что ты взволнован, думаешь о завтрашнем дне. Да и как тебе не волноваться? Ведь, увы, завтра — это уже сегодня. Но, вопреки очевидности, я в глубине души испытываю желание говорить так, словно роковой день еще не наступил.

— Государь, — сказал д’Эпернон, — я засну, обещаю вам, но лишь в том случае, если ваше величество даст мне возможность заснуть.

— Он прав, — сказал Шико.

Д’Эпернон и в самом деле разделся и лег. Вид у него был спокойный, даже довольный, что показалось королю и Шико добрым предзнаменованием.

— Он храбр, как Цезарь, — сказал король.

— Так храбр, — заметил Шико, почесывая ухо, — что, даю честное слово, я ничего больше не понимаю.

— Вот он уже и спит.

Шико подошел к постели, ибо усомнился, что безмятежность д’Эпернона может дойти до такой степени.

— О! — воскликнул он вдруг.

— В чем дело? — спросил король.

— Погляди.

И Шико ткнул пальцем в сапоги д’Эпернона.

— Кровь! — прошептал король.

— Он ходил по крови, сын мой. Вот храбрец!

— Может, он ранен? — забеспокоился король.

— Ну да! Он бы сказал. Да если и ранен, то разве что в пятку, как Ахиллес.

— Постой! Плащ тоже испачкан. А на рукав погляди! Что с ним стряслось?

— Может быть, он прикончил кого-нибудь? — сказал Шико.

— Зачем?

— Да чтобы руку себе набить.

— Странно, — произнес король.

Шико стал чесать свое ухо еще энергичнее.

— Гм! Гм!

— Ты ничего не отвечаешь.

— Как же, я отвечаю: “Гм! Гм!”. По-моему, это означает очень многое.

— Господи Боже мой, — сказал Генрих, — что же происходит вокруг меня и что меня ждет впереди? Хорошо еще, что завтра…

— Сегодня, сын мой. Ты все время путаешь.

— Да, ты прав.

— Ну и что же сегодня?

— Сегодня я обрету спокойствие.

— Почему?

— Потому что они убьют этих проклятых анжуйцев.

— Ты так думаешь, Генрих?

— Я в этом уверен. Они храбрецы.

— Мне что-то не приходилось слышать, чтобы анжуйцев называли трусами.