Графиня де Монсоро

И среди этой тишины, словно само Небо выразило свое согласие с Сен-Люком, три медленных, торжественных удара, нанесенных мощной рукой Крийона, трижды сотрясли дверь.

Холодный пот заструился по вискам Генриха, черты его исказились.

— Побеждены! — вскричал он. — Мои бедные друзья побеждены!

— Что я вам говорил, государь? — воскликнул Сен-Люк.

Герцог в ужасе стиснул руки.

— Видишь, трус, — продолжал, вне себя от горя, молодой человек, — вот как убийцы спасают честь государя! Убей и меня тоже, я без шпаги!

И он швырнул свою шелковую перчатку в лицо герцогу.

Франсуа издал крик ярости и смертельно побелел.

Но король ничего не видел, ничего не слышал. Он уронил голову на руки.

— О! — прошептал он. — Бедные мои друзья, они побеждены… быть может, тяжело ранены! Кто скажет мне правду?

— Я, государь, — раздался голос Шико.

Король узнал этот дружеский голос и простер к своему шуту руки.

— Ну? — нетерпеливо спросил он.

— Двое уже мертвы, а третий вот-вот испустит дух.

— Кто этот третий?

— Келюс, государь.

— А где он?

— Во дворце Буасси, куда я приказал его перенести.

Король не стал слушать дальше и с горестным криком бросился вон из комнаты.

Сен-Люк отводил Диану к ее подруге, Жанне де Бриссак, поэтому он и не сразу явился в Лувр.

Жанна три дня и три ночи ухаживала за несчастной женщиной, находившейся во власти жестокой горячки.

На четвертый день, изнемогая от усталости, Жанна отлучилась, чтобы немного отдохнуть. Но когда, два часа спустя, она вернулась в комнату подруги, Дианы там уже не было.

Известно, что Келюс — единственный из трех защитников дела короля, оставшийся в живых, несмотря на девятнадцать ранений, — умер в том самом дворце Буасси, куда приказал его перенести Шико, умер после тридцати дней борьбы со смертью, на руках у короля.

Генрих был безутешен.

Он заказал для своих друзей великолепные мраморные надгробия, на которых были изваяны их изображения в натуральную величину.

Он учредил в их память особые мессы, велел священнику молиться за упокой и добавил к обычным словам своей утренней и вечерней молитвы следующее двустишие, которое произносил до конца жизни:

Праведный Боже, прими в свое лоно
Келюса, Шомберга и Можирона.

Около трех месяцев Крийон не спускал глаз с герцога Анжуйского, которого король смертельно возненавидел и никогда не простил.

А потом наступил сентябрь, и Шико, не покидавший своего господина и, наверное, утешивший бы Генриха, если бы тот был способен утешиться, получил нижеследующее письмо, отправленное из Бомского аббатства.

Оно было написано незнакомой рукой.

“Любезный сеньор Шико!

В нашей стороне чудесный воздух, и в Бургундии в нынешнем году ожидается богатый урожай винограда. Говорят, что государь наш король, которому я, как мне кажется, спас жизнь, все еще очень печалится. Привезите его в аббатство, любезный господин Шико, мы угостим его вином 1550 года, которое я раскопал в моем погребе. С помощью этого вина можно забыть самые великие горести. Не сомневаюсь, оно развеселит короля, потому что я нашел в одной из священных книг такую замечательную фразу: “Доброе вино веселит сердце человека!”. По-латыни это звучит великолепно, я дам Вам прочесть. Итак, приезжайте, любезный господин Шико, приезжайте с королем, приезжайте с господином д’Эперноном, приезжайте с господином де Сен-Люком. Вот увидите, мы все тут наедимся и напьемся до отвала.

Высокопреподобный приор Горанфло,

Ваш покорный слуга и друг.

P. S. Скажите королю, что из-за хлопот, связанных с моим водворением здесь, у меня еще не было времени помолиться за упокой души его друзей, как он просил, но, лишь только будет закончен сбор винограда, я обязательно ими займусь”.

— Аминь, — сказал Шико, — вход в царство небесное этим беднягам обеспечен.

КОММЕНТАРИИ

Часть первая

I