Графиня Де Шарни

Доктор осторожно взял руку Катрин, снял тампон, потом раздвинул большими пальцами не успевшую затянуться ранку, и оттуда брызнула кровь.

При виде крови, за которую он с радостью отдал бы жизнь, Питу почувствовал, что силы его оставляют.

Закрыв лицо руками, он опустился в кресло г-жи Клеман и зарыдал, приговаривая:

– Ах, мадмуазель Катрин! Бедная мадмуазель Катрин!

А про себя он при этом говорил:

«Ну конечно, она любит господина Изидора больше, чем я люблю ее! Разумеется, она страдает больше, чем страдал я, ей пускают кровь, оттого что у нее воспаление мозга и бред – вот те несчастья, которых со мной никогда не случалось!» Продолжая пускать кровь Катрин, доктор Рейналь, не терявший из виду Питу, с удовлетворением отметил про себя, что оказался прав, предположив, что больная может быть уверена в преданности своего друга.

Как и предсказывал доктор, это небольшое кровопускание облегчило страдания больной: в висках теперь стучало не так сильно; она могла вздохнуть полной грудью; дыхание стало ровным и тихим, а не свистящим, как раньше; пульс успокоился, и количество ударов в минуту снизилось до восьмидесяти пяти – все это обещало спокойную для Катрин ночь.

Теперь настала очередь доктора Рейналя вздохнуть свободнее; он дал г-же Клеман необходимые указания и среди прочих – одно довольно странное: поспать часа два-три, в то время как Питу будет дежурить вместо нее у постели больной. Затем он вышел на кухню, знаком приказав Питу следовать за ним.

Питу пошел за доктором Они увидели, что мамаша Бийо забилась в угол у камина.

Бедная женщина была так подавлена, что едва понимала слова доктора.

А он говорил то, что вполне могло бы утешить материнское сердце.

– Ну, ну, возьмите себя в руки, госпожа Бийо, – говорил доктор, – все идет как нельзя лучше. Бедняжка с трудом опамятовалась:

– Ох, дорогой доктор Рейналь! Неужто правда то, что вы говорите?

– Да, ночь должна пройти спокойно. И не беспокойтесь, если из комнаты вашей дочери до вас донесутся крики; не волнуйтесь и ни в коем случае не входите к ней!

– Боже милостивый! – с выражением непереносимого страдания молвила мамаша Бийо. – Как же тяжко матери, когда она не может зайти в комнату родной дочери!

– Что ж поделаешь? – отвечал доктор. – Я на этом настаиваю: ни вы, ни господин Бийо не должны к ней входить.

– Кто же будет ухаживать за моей бедной девочкой?

– Будьте покойны. Этим займутся госпожа Клеман и Питу.

– Как Питу?

– Да, Питу. Я только что открыл у него прекрасные способности к медицине. Я возьму его с собой в Виллер-Котре – там я закажу у аптекаря микстуру. Питу принесет лекарство, госпожа Клеман будет поить им больную с ложечки, а если произойдет нечто непредвиденное, Питу, который будет присматривать вместе с госпожой Клеман за Катрин, возьмет свои длинные ноги в руки и через десять минут будет у меня. Правда, Питу?

– Через пять, господин Рейналь, – молвил Питу с такой самоуверенностью, что у собеседников не должно было остаться никаких сомнений в том, что так и будет.

– Вот видите, госпожа Бийо! – заметил доктор Рейналь.

– Ладно, так тому и быть, – кивнула мамаша Бийо. – Только вот хорошо бы, если бы вы успокоили бедного отца.

– Где он? – спросил доктор.

– Да здесь, в соседней комнате.

– Не надо, я все слышал, – раздался голос с порока.

Вздрогнув от неожиданности, трое собеседников обернулись на этот голос и увидели фермера. Лицо его было бледно на фоне темного дверного проема.

Полагая, что он слышал и сказал все, что было необходимо, Бийо возвратился к себе, не выразив неудовольствия по поводу распоряжений доктора Рейналя.

Питу сдержал слово: четверть часа спустя он привес успокаивающую микстуру с сигнатурой, скрепленной личной печатью мэтра Пакно, потомственного аптекаря в Виллер-Котре.

Посланец прошел через кухню и заглянул в комнату Катрин без всяких помех, никто ни слова ему не сказал. Только г-жа Бийо спросила:

– Это ты, Питу? На что он ответил:

– Я, тетушка Бийо.

Катрин спала, как и предвидел доктор Рейналь, довольно спокойно; сиделка вытянулась в кресле, пристроив ноги на подставку для дров, и дремала, как умеют это делать представители сей славной профессии, не имеющие права спать как следует, а также не имеющие сил не спать вовсе.

В этом состоянии, которое было для нее вполне привычным, сиделка приняла из рук Питу флакон, откупорила его, поставила на ночной столик, а рядом положила серебряную ложку, чтобы больной не пришлось слишком долго ждать, когда наступит пора принять лекарство.

После этого она снова вытянулась в своем кресле.

А Питу сел на подоконник, чтобы смотреть на Катрин в свое удовольствие.

Чувство сострадания, охватывавшее его при мысли о Катрин, разумеется, ничуть не уменьшилось при виде девушки. Теперь, когда ему, если можно так выразиться, было позволено потрогать зло собственными руками и воочию убедиться в том, какое ужасное опустошение может принести с собою отвлеченное понятие, зовущееся любовью, он готов был пожертвовать собственной любовью, представлявшейся ему неглубокой в сравнении с чувством Катрин – требовательным, лихорадочным, сильным.