Графиня Де Шарни

– Потому что я имею на это право как частное лицо, как гражданин.

– Значит ли это, что вы, как частное лицо, пользуясь правом гражданина, решились представить это подстрекательское предложение?

– Да – Отчего же вы прибавили к своей подписи свое звание военного министра?

– Я хотел дать понять Собранию, что как министр я готов поддержать то, чего требую как гражданин.

– Сударь! Так мог поступить лишь плохой гражданин и плохой министр!

– Сударь! – отвечал Серван. – Позвольте мне самому судить о том, что хорошо и что плохо, это дело моей совести; если бы я выбирал судью в столь щекотливом вопросе, я позаботился бы о том, чтобы его не звали Дюмурье.

Дюмурье побледнел и сделал шаг по направлению к Сервану, Тот схватился за эфес шпаги, Дюмурье – тоже.

В это мгновение в зале появился король.

Он еще ничего не знал о предложении Сервана.

Присутствовавшие замерли.

На следующий день в Собрании обсуждался декрет о сосредоточении в Париже двадцати тысяч федератов.

Короля потрясла эта новость.

Он вызвал Дюмурье.

– Вы – мой верный слуга, сударь, – сказал он ему, – и я знаю, как вы защищали монархию, выступая против этого ничтожества Сервана.

– Я благодарю ваше величество, – отозвался Дюмурье.

Помолчав, он продолжал:

– Известно ли королю, что декрет принят?

– Нет, – отвечал король, – однако это не имеет значения: я решил на этот случай использовать свое право вето.

Дюмурье покачал головой.

– Вы со мной не согласны, сударь? – удивился король.

– Государь! – отвечал Дюмурье. – Вы не можете противостоять этой силе, вы подвергаетесь нападкам и вызываете подозрение у подавляющего большинства населения, против вас направлены злобные выпады якобинцев, тонкая политика республиканцев; в нынешних условиях подобное решение с вашей стороны будет равносильно объявлению войны.

– Война так война! Я и так достаточно долго воюю со своими друзьями, пора объявить войну и врагам!

– Государь! В первом случае у вас десять шансов на победу, во втором – десять шансов, чтобы проиграть!

– Разве вы не знаете, зачем они хотят собрать в Париже двадцать тысяч человек?

– Если ваше величество соблаговолит послушать меня хотя бы десять минут, я надеюсь, что смогу доказать не только то, что знаю, чего они хотят, но и предскажу, что произойдет.

– Говорите, сударь, – разрешил король, – я вас слушаю.

Людовик XVI облокотился на ручку кресла, подпер рукой щеку и обратился в слух.

– Государь! Требующие принятия этого декрета является не только врагами короля, но и врагами отечества.

– Вот видите! – перебил его король. – Вы и сами готовы это признать!

– Я скажу даже более того: приведение этого декрета в исполнение может повлечь за собой огромные несчастья.

– Так что же?

– Позвольте, государь.

– Да, да, продолжайте!

– Военный министр виноват в том, что потребовал сосредоточить в окрестностях Парижа двадцать тысяч человек, в то время как наша армия ослаблена, наши границы оголены, наша казна пуста.

– Ну еще бы! Разумеется, он в этом виноват!

– Он не только виноват, государь: он еще поступает неосмотрительно, а ведь это гораздо хуже! Неосмотрительно выступать перед Собранием с предложением о сосредоточении двадцатитысячной неорганизованной толпы, разжигая ее патриотизм, которым может воспользоваться первый же честолюбец!

– О, устами Сервана говорит Жиронда!

– Да, государь, – подтвердил Дюмурье, – однако воспользуется этим отнюдь не Жиронда.

– Этим могут воспользоваться фельяны, не правда ли?

– Ни те, ни другие: это будут якобинцы! Их влияние распространяется на все королевство, и среди этих двадцати тысяч человек окажется по меньшей мере половина их сторонников. Таким образом, можете мне поверить, государь, что авторы декрета будут опрокинуты самим декретом.

– Если бы я мог в это поверить, эта мысль меня отчасти утешила бы! – воскликнул король.

– Итак, я полагаю, государь, что декрет опасен для нации, для короля, для Собрания, но особенно для его авторов, которым он будет возмездием; однако, по моему мнению, вам следует его санкционировать: этот декрет задуман с таким коварством, что я почти убежден, государь, что в этом деле замешана женщина!

– Госпожа Ролан, не так ли? И почему женщины не занимаются шитьем или вязанием вместо того, чтобы вмешиваться в политику?