После первого куплета всех собравшихся охватила нервная дрожь.
У некоторых слушателей вырвались возгласы восхищения; однако другие жаждали услышать продолжение и потому сейчас же остановили их словами:
– Тише! Тише! Слушайте!
Руже продолжал с выражением возмущения:
На сей раз Руже де Лилю не пришлось призывать на помощь хор; в едином порыве все грянули:
Он продолжал среди все возраставшего воодушевления:
Сто человек жадно ловили каждое слово и, прежде чем прозвучала последняя строка, закричали:
– Нет! Нет! Нет! – После чего дружно грянули:
Пусть кровь нечистую на пашни враг прольет!
Волнение слушателей дошло до предела, так что теперь Руже де Лиль был вынужден призвать их к тишине, чтобы пропеть четвертый куплет.
Его слушали в лихорадочном возбуждении.
Слова песни зазвучали угрожающе:
– Да! Да! – подхватили все.
Отцы вытолкнули вперед сыновей, которые уже умели ходить, а матери подняли у себя над головами грудных детей.
Тогда Руже де Лиль заметил, что в его песне недостает одного куплета: ответа детей, хора будущих потомков, тех, кто еще не родился; и пока гости повторяли угрожающий припев, он задумался, обхватив голову руками; потом, среди шума, ропота, криков одобрения прозвучал только что сочиненный им куплет:
И сквозь придушенные рыдания матерей, воодушевленные крики отцов стало слышно, как чистые детские голоса запели хором:
– Все верно, – пробормотал кто-то из слушателей, но неужто нет прощения заблудшим?
– Погодите, погодите! – крикнул Руже де Лиль, – Вы сами увидите, что я не заслуживаю этого упрека.
Глубоко взволнованным голосом он пропел эту святую строфу, в которой – сама Франция: человечная, великая, щедрая, даже в гневе умеющая подняться на крыльях сострадания над собственным гневом:
Рукоплескания не дали допеть автору до конца.
– Да! Да! – послышалось со всех сторон. – Будем милосердны, простим наших заблудших братьев, наших братьев-рабов, наших братьев, которых подгоняют против нас хлыстом и штыком!
– Да, – подтвердил Руже де Лиль, – простим их и будем к ним милосердны!