Графиня де Шарни. Части 4, 5, 6

"Недавно мы убедились на опыте, что отсутствие короля для нас лучше, чем его присутствие. Он дезертировал и тем самым отрекся от престола. Нация никогда не вернет своего доверия клятвопреступнику и беглецу. Сбежал он сам или его увезли силой? Какое это имеет значение? Обманщик он или слабоумный — в любом случае это человек недостойный. Мы свободны от него, а он — от нас; это обыкновенный человек, г-н Луи де Бурбон. За свою безопасность он может быть спокоен: Франция не станет марать об него руки, королевской власти и так пришел конец. Что такое должность, которая вверена случайности рождения и которую может занимать слабоумный? Да ведь это ничто, не правда ли?"

Читатели понимают, какое действие произвел подобный листок, расклеенный по всему Парижу. Конституционалист Малуэ пришел от него в ужас. Он в испуге вбежал в Собрание, возмущаясь проспектом и требуя ареста его авторов.

— Хорошо, — отвечал Петион, — давайте, однако же, сначала прочитаем этот проспект.

Разумеется, Петион, один из немногих в те времена республиканцев во Франции, знал содержание этого проспекта. Малуэ, возмущавшийся проспектом, испугался, что его в самом деле прочитают вслух. А вдруг трибуны встретят проспект рукоплесканиями? Да в этом не могло быть сомнений!

Два члена Национального собрания, Шабру и Шапелье, пришли на помощь коллеге, допустившему промах.

— Пресса свободна, — заявили они, — и всякий, безумец или мудрец, волен излагать свое мнение. Не будем обращать внимания на бред какого-то сумасшедшего и перейдем к повестке дня.

Собрание перешло к повестке дня.

Не будем и мы больше говорить об этой просьбе.

Однако монархии угрожает гидра.

Пока на месте срубленной головы вырастает новая, другая кусается.

Не забыты ни месье, ни заговор Фавраса: если король будет отстранен, месье станет регентом. Правда, теперь о месье речи нет. Месье сбежал в одно время с королем и оказался удачливее: он добрался до границы.

А вот г-н герцог Орлеанский — тот остался!

Он остался со своим вторым "я", с человеком, выдвигающим его вперед: с Лакло, автором "Опасных связей".

О регентстве существует декрет; декрет этот залежался в папке, почему бы им не воспользоваться?

Двадцать восьмого июня какая-то газета предложила регентство герцогу Орлеанскому. Как видите, Людовика XVI больше нет (что бы там ни говорило Национальное собрание): предлагается назначить герцога Орлеанского регентом, стало быть, короля уже нет. Герцог Орлеанский, разумеется, сделал вид, что изумлен, и отказался.

Однако 1 июля Лакло своей личной властью провозглашает отрешение короля от власти и требует назначения регента; 3 июля Реаль устанавливает, что герцог Орлеанский является законным опекуном юного принца; 4 июля он требует с трибуны Якобинского клуба перепечатать и огласить декрет о регентстве. К несчастью, якобинцы еще не знают, что они такое, зато знают, по крайней мере, чем они не являются. Они не сторонники герцога Орлеанского, хотя и он, и герцог Шартрский являются членами этого клуба. Якобинцы отвергают регентство герцога Орлеанского, однако г-ну Лакло довольно одной ночи, чтобы перевести дух и собраться с силами. Если он не хозяин в Якобинском клубе, то уж в своей газете он волен делать что пожелает; там он и провозглашает герцога Орлеанского регентом, а так как слово "протектор" было осквернено Кромвелем, то регент, который будет обладать всей полнотой власти, станет называться "модератором".

Вся эта кампания направлена против королевской власти, и сама королевская власть, не представляющая никакой силы, может рассчитывать лишь на поддержку Национального собрания; однако существуют якобинцы, гораздо более влиятельные и гораздо более опасные, нежели Национальное собрание.

Восьмого июля — обратите внимание: мы уже приближаемся к дате, с которой начинается эта глава! — Петион вносит вопрос о неприкосновенности короля. Правда, он различает неприкосновенность личную и политическую.

Ему возражают, что низложить Людовика XVI — значит поссориться с другими королями.

— Если короли захотят выступить против нас, — отвечает Петион, — то, низложив Людовика Шестнадцатого, мы лишим их самого мощного союзника; если же мы оставим его на троне, мы прибавим к их силе ту силу, которую вернем ему.

Следом за ним на трибуну поднимается Бриссо и идет еще дальше. Он рассматривает вопрос: можно ли судить короля?