Графиня Дракула

«Вот она! Проклятая Анна Дарвулия! Сжечь ведьму!», — послышались крики. Не обращая на них внимание, моя прекрасная наездница остановила коня в двух шагах от горящих ненавистью лиц и что-то сказала им. Было видно, как лица, до этого горевшие злобой, силы которой хватило на то, чтобы сжечь мой дом, теперь наполняются рабской покорностью и страхом. «Графиня, Елизавета, мы не виноваты, мы только исполняли волю Господа», — только и сказал возвышающийся над толпой священник.

Только теперь я поняла, кто — моя спутница. Графиня выхватила плетку, до того свернутую, и со всего маху начала хлестать поджигателей моего дома. Те побежали, некоторые упали на землю. «Пошли вон, скоты!», — кричала она. Я не ждала тогда, что в той нежной красавице, перед которой лучшие цветы кажутся тряпичными свертками, таится такая ужасная сила. Не знала, что в ней живет зверь, способный уничтожить любого, кто перейдет ей дорогу. Каждый удар ее плетки был похож на взмах сабли. Под ней трещала одежда и оголялись кости. Кровь моих обидчиков забрызгала и нас с моей спасительницей, и коня.

Крестьяне побежали, лошадь священника несла его впереди толпы. Тогда графиня потянулась за ружьем, прицелилась, и один из убегавших упал, с ногой, почти оторванной мощным зарядом. Я онемела от страха — и перед графиней, которую посмела принять за свою, и перед теми людьми, которые пришли сюда убить меня. Мы подъехали к раненому. Тот корчился на земле, истекая кровью. Графиня, не говоря ни слова, сошла с коня и забила крестьянина до смерти плетью. Отдышавшись, она сказала мне: «Осмотрись, может что нужное осталось, и поедем ко мне. Будешь у меня жить и служить мне».

*****

Хата моя сгорела. Сгорели сушеные травы и снадобья, которые я собирала многие годы. Но большой беды в этом нет — наши леса богаты на травы, да на все остальное, что нужно в моем ремесле. Сгорел мой алтарь, на котором заговоренные амулеты подсказывали мне, как быть, шептали мне слова, которые я потом записывала в книгу. Но и это не беда — духи лесов сжалятся и пошлют мне новые талисманы. Больше всего меня беспокоили мой кот, и самое ценное, что есть у ведьмы — книга. Даже потеряй я кота, сгори он в огне, его душа вернется ко мне в новом обличье. А вот потерять книгу — значит потерять себя. Лучше умереть ведьмой, чем потерять книгу и стать ничем. Тут я вспомнила, что, уходя из дома, в этот раз я спрятала книгу в чаще леса, в дупле векового дуба. Какое-то смутное предчувствие заставило меня сделать это.

Когда я нашла книгу, будто из воздуха появился мой любимый черный кот. Так мы и въехали в замок на коне: впереди графиня, сзади — я с книгой и с котом, сидящим у меня на плече.

Я уже тогда поняла, что графине нужна помощь. И поняла, что только от меня она будет готова эту помощь принять. Ее муж, дети, бесчисленная родня, бесконечный рой всех, преклоняющихся перед ней и запуганных ею, все они были где-то в стороне от ее души. Гадание в озере показало мне какую-то темную тайну, живущую в ней. Какую-то разрушительную силу, которая скрывается за стенами ее всегда прекрасных нарядов, блещущих дорогими камнями. Силу, которая таится глубоко под ее кожей неземной красоты. Казалось, она сама боялась этой силы. Когда это начиналось, я, понимая, что пока ничего не могу сделать, старалась уйти подальше, чтобы не слышать криков и хруста костей.

*****

Она не выносила беспорядка. Все, что окружало ее, должно было быть воплощением ее воли. Был ли то замок в Чахтице, свадебный подарок ее супруга Ференца, была ли то карета, в которой она путешествовала, был ли то целый этаж гостевого дома, в котором она останавливалась в пути. Она подчиняла своим правилам всех и вся. Более того, те правила, которые она устанавливала служанкам, требовали неукоснительного исполнения. Эти ее правила давали ей сколько угодно поводов для наказаний тех, кто ее ослушался хоть в чем-то.

Она призналась мне как-то, что умом понимает, что нет разницы, говорят ли швеи между собой за работой, или нет. Но когда одна из них издаст хоть малейший звук, а приказано было молчать, в графиню будто бес вселяется. Она зашивает ослушавшейся рот и приказывает всем девушкам раздеться, после чего вызывает дворовых мужиков, чтобы девушки работали у них на виду. И так — целый день. А к вечеру бывает, что графиня уже только и думает, кого бы из них по-настоящему наказать.

Она в такие вечера, зная, что я этого вынести не могу, просила меня и детей с собой увести. Говорила, что боится за них, но понимает это только тогда, когда она со мной. Лишь со мной она была другой, настоящей. Не такой, которой видели ее глаза служанок, полные страха. Не такой, от надменного сияния которой жмурились придворные дамы.