Графиня фон Мален

Со двора пришел Фейлинг, с ним были Румениге и Габелькнат. И Гюнтер уже вернулся от жены, к которой Волков отпускал денщика на побывку. Гюнтер принес дрова, бросил их с грохотом на пол, а Фейлинг спросил:

– Сеньор, может, огонь разведем, может, сварим еды?

Господа из выезда явно хотели есть. Но сеньору все равно. Сеньор не слышит своего оруженосца. Он обдумывает письмо капитана. Ведь в письме капитан нарисовал такую картину, что и глупый призадумался бы. А Волков глупым не был. Сидел, молчал, смотрел перед собой и вдруг понял, вдруг осознал, что времени-то у него нет совсем. Не то что месяца у него нет, на который он рассчитывал, нет даже лишней недели!

Враг собирает силы, уже тысяча человек в лагере, провианта горы – значит, будет больше людей, еще больше вражеских солдат. И не простых солдат, а горцев. Невысокие, но широкоплечие, с мощными ляжками и крепкими икрами горные мужики, выросшие среди скал и долин, среди холода и вечно ледяной воды в быстрых ручьях, – упрямые сволочи, неуступчивые, дружные и свирепые. И на сей раз пожалуют они с порохом и кавалерией, с хорошим командиром и опытными офицерами, на сей раз все будет как положено, всерьез. Теперь горцы не принимают его за дурака-помещика, что вздумал бузить у них на границе. Теперь они к нему отнесутся с должным почтением.

Нет, не было у него ни месяца лишнего, ни недели, ни дня лишнего. Нельзя было давать горцам собраться с силами и потом в поле с честью мериться с ними крепостью рядов. Тем более что чести это поганое мужичье не знает.

Фейлинг с Гюнтером, не дождавшись ответа генерала, принялись разводить в печи огонь, Габелькнат им помогал. Потянуло дымом, первые лепестки пламени уже облизывали сухую щепу, как генерал встал, взял со стола письмо, спрятал его под колет и сказал:

– Надо ехать, господа.

– Куда ехать? – удивленно спросил Курт Фейлинг, отворачиваясь от печки. – В лагерь? Там поедим?

– В Эшбахт, – отвечал кавалер, – но в лагерь мы заедем. Гюнтер, скажи Хайценггеру, чтобы запрягал лошадей, и собирай мои вещи, мы уезжаем.

– Сегодня? – растерялся денщик. – Я с женой хотел…

– Жену тоже собирай, поедет в Эшбахт с тобой.

Вид у всех, кто его слышал, был такой, словно всех их на похороны близкого родственника пригласили, молодые господа и слуга поняли, что новая кампания, новая война уже началась. Они думали, что она придет позже. Когда-нибудь. Через неделю или через две. А война почти всегда начинается вдруг, сейчас, немедля, даже если ты ее ждал. Даже если ты мало спал за последние две ночи. Войне все равно. Она начинается. И начинается она, как правило, с быстрых сборов.

Телеги с вещами отправились вперед, а Волков собирался в дорогу, и сержант уже запирал дверь на ключ, когда у ворот появился прелат святой матери церкви, викарий и казначей его высокопреосвященства аббат Илларион. Был он с двумя братьями из монастыря.

– Друг мой, храни вас бог, вы уезжаете? И вещи собрали? – удивился он.

– Да, – отвечал Волков, поклонившись, но не слезая с коня, – мне пора.

– Очень жаль. – Аббат вздохнул. – А как же дело наше? Вы так и не сказали мне о своем решении.

– Дело наше не вышло, – коротко ответил кавалер. Ему не хотелось продолжать беседу, но уехать было совсем не вежливо.

– Ах, не вышло? – переспросил казначей курфюрста. И сказано это было так, что и не разберешь, чего в голосе больше: разочарования или скрытой угрозы. – Думаю, что его высокопреосвященство будет очень расстроен.

– Расстроен? Но ведь печаль есть грех, разве не так? – Волков изобразил на лице удивление. – Да и как может быть разочарован человек, коему только вчера подарили сто душ мужиков с бабами и детьми, а до того – кучу серебра.

– Может, вы и правы, – со смиренной улыбочкой попа ответил аббат и продолжал: – Говорят, ночью в городе было шумно, неспокойно, говорят, банкиры всю ночь суетились, возили телеги по городу. Может, слыхали?

Монах не спрашивал, монах все и так знал.

– Да, мне о том известно, я видел их ночью, – согласился кавалер. Хотелось ему сказать прелату дерзость про чужие дела и длинные носы, но он сдержался. – Телеги они везли от меня.

– Как жаль, – сокрушался поп. – Горе церкви, что прихожане… причем лучшие из них… в друзья выбирают не церковь, а алчных ростовщиков. Я только что от его высокопреосвященства, он сокрушен этой вестью.

– Мне очень жаль, но я еду на войну, и мне нужны деньги. Сразу и все. Ждать я не могу, горцы уже собирают силы. И силы те нешуточные.

– Ах вот оно как?! Теперь я понимаю, понимаю вашу поспешность, друг мой.

Он сделал такое проникновенное лицо, что не узнай недавно кавалер истинной сути монаха, так поверил бы, что его опасения и волнения могут передаться и аббату.

– А по какой же цене, если, конечно, в том нет секрета, вы отдали товар этим поганым ростовщикам?