Графиня Монте Карло

— Я не большая специалистка, — призналась девушка и тут же соврала, — но мне нравится.

— Это работы Франко, — объяснил молодой человек, — а мои — вон в углу стоят.

И он вскинул руку в сторону приставленных у стены лицом к лицу холстов.

«Господи, — попросила Аня, — хоть бы мне понравилось: он так красиво улыбается.» Она обернулась к художнику, но он был серьезен, и графиня Монте Карло приказала:

— Показывайте!

Он поворачивал холсты и пояснял:

— Это Монмартр, это снова он, это — бульвар Монпарнас во время дождя. А это парочка влюбленных, играющая в бильярд на раздевание… Простите!

На темном холсте светился изумрудный прямоугольник с бильярдными шарами, от которых во все стороны падали тени. Перегнувшись через стол навстречу друг другу, целовались полуобнаженные парень и девушка. Они держали кии в руках, но все это было неважно: и шары, и кии, и софит над столом, и темнота вокруг — все, кроме их закрытых глаз…

— Это — Сена зимой, — продолжал выставлять работы Андрэ, — это — остров Сите с Нотр Дам, это…

— Погодите, — прошептала Аня, — не так быстро.

Она еще не пришла в себя от такого обилия красоты. Смотрела на то, что он успел выставить.

— А это больной художник и его спасительница-муза — она пришла с бутылкой португальского портвейна и с таблетками аспирина.

— Это Вы своего друга изобразили, — прикинулась непонимающей девушка, — а почему у нее нос картошкой?

— Других муз не было, — развел руками Андрэ, выставляя следующую работу.

Они посмотрели всё. Разглядывала картины, конечно, только Аня, а художник посматривал на гостью, отводя взгляд, когда она поворачивалась к нему.

— А где же Ваши ню? — спросила девушка.

— Видимо, я не настолько гениален, как Модильяни, чтобы передо мной раздевались красивые девушки, — извините.

— Я хочу купить все Ваши работы, — сказала графиня Монте Карло, — прямо сейчас выпишу чек. Называйте цену.

Андрэ покраснел и, отвернувшись, произнес тем не менее весьма решительно:

— Забирайте все, но за это позвольте написать Ваш портрет, который останется у меня.

Оставалось только согласиться и сесть в единственное кресло в этой квартирке, и розоветь от внимательного взгляда, говорить о чем-то, скрывая главное — что ей хорошо здесь, что она готова придти и завтра, и послезавтра, но это невозможно — придется уехать через неделю и счастье закончится, но почему? Разве нельзя задержаться и жить так, как хочется, несмотря на грозный бабушкин палец? Но день продолжался, они пошли обедать в какую-то забегаловку, где, впрочем, было мило — была даже эстрада, куда тут же вылезли двое испанцев с гитарами. Они стали играть какие-то мелодии, что-то вроде фламенко, но не потому что они друзья Андрэ, они сами предложили: «Para Seniorita!» — для синьориты и потом уже играли до глубокого вечера, встряхивая головами, откидывая назад длинные волосы.

Аня смеялась и пила дешевое бордо, ловила на себе взгляд художника, смущалась немного, но было весело, испанцы играли до самого вечера, а он наступил так скоро.

Она держала Андрэ под руку и молчала; он тоже ничего не говорил. Только когда подошли к его дому, он сказал:

— Солнечного света уже нет, а электрический — враг живописи, к тому же наверху, судя по горящим окнам, темпераментная пара. Торопиться домой нет смысла. Давайте я Вас провожу.

Но не могла же она сказать, что живет в «Шератоне», и потому они просто гуляли, пройдя раз пятнадцать мимо ее «порше». Но все же дошли до бульвара Сен-Жермен, а по нему до Люксембургского сада, где и расстались у входа в подземку. Аня не позволила себя провожать дальше, сказала, что заскочит, может быть, послезавтра, и неожиданно для себя, обняв художника за шею, привстала на цыпочки и чмокнула его в щеку.

«Не переживай, бабушка, все нормально», — пронеслось в мозгу.

Но сердце стучало быстро. Пришлось сидеть минут двадцать на скамейке, а потом бежать к «порше» и мчаться к гостинице. Поднимаясь на свой этаж, вдруг подумала: «А что если и он обманет?»

Весь этаж — это ее номер, и лифт туда ходит только для нее, и лифтер обслуживает только этот этаж.

Целый день он сидит на стульчике в углу кабины с книгой в руках.

— Что читаешь, Жан?

— Эрве Базен: «Встань и иди», мадам.

Теперь она и в самом деле мадам. Теперь ее все уважают и боятся. Но надо идти. Надо вставать и идти, потому что впереди дорога долгая и трудная, потому что неизвестно, куда заведет.

Девушки-горничные убирают этаж.

— Добрый вечер, мадам.

Аня кивает, но такой холодной быть тоже нельзя.

— Миррей, есть ли в отеле переводчик с японского?

— Да, мадам, — кланяется девушка, — и я тоже владею. Восемь лет прожила в Токио с родителями.

— Это здорово! Побудешь несколько дней моим секретарем. Купи себе деловой костюмчик. От Лагерфельда тебе очень подойдет.

Аня открыла сумочку, достала деньги и протянула опешившей горничной.

— Ступай, милая, отдохни, а завтра с утра приходи ко мне на работу.