Графиня Потоцкая. Мемуары. 1794—1820

Вернувшись домой, я нашла приглашение, которое меня одновременно и удивило, и обрадовало. Это было извещение от дежурного камергера о том, что я приглашена «иметь честь обедать в Сен-Клу с Их Величествами» в тот же день в шесть часов, а теперь было уже десять. Подобной чести удостаивались весьма немногие, а особенно иностранки, потому что император со времени своего брака следовал старому этикету французского двора и обедал только в кругу своей семьи. Потому я решила довести до сведения императора, что мне чрезвычайно неприятна постигшая меня неудача. К счастью, военный министр давал бал, на котором император должен был присутствовать, и, таким образом, мне предоставлялась возможность объясниться с ним, так как я надеялась, что Наполеон, как всегда, обратится ко мне с несколькими словами.

Я поехала на бал раньше, чтобы занять хорошее место. Желая обратить на себя внимание императора, я оделась так, чтобы он меня заметил, и надела все свои бриллианты. Как я и предполагала, император, увидев меня, направился в мою сторону и, приняв недовольный вид, сказал:

– А, графиня! Вы вчера, верно, поздно вернулись домой? Мы все же вас ждали и оставили ваше место незанятым.

Поощренная такой любезностью, я высказала сожаление, которое почувствовала, увидев по возвращении домой приглашение и не имея возможности им воспользоваться.

Он слушал меня, улыбаясь и, по-видимому, забавляясь моей досадой, а затем с милым простодушием напомнил старую пословицу:

– Что отложено, то не пропало, в следующий раз вы получите приглашение вовремя.

Этот разговор, довольно длинный для того, чтобы привлечь внимание остальных гостей, подал повод к самым неуместным предположениям.

Не одна из присутствовавших на балу дам позавидовала моему, как они выражались, положению, поскольку многие втайне добивались благосклонности императора, что не мешало им сохранять пренебрежительно-напускной вид. В следующие дни мне нанесли визиты многие лица, которые раньше и не собирались этого делать, а теперь явились и оставили свои визитные карточки. Тут я убедилась, что низости одинаковы при всех дворах – как при новейших, так и при самых древних. Как они все были далеки от того, что тогда меня занимало! Уехав с бала, я даже не вспомнила о маленьком успехе, который там имела.

Со времени своего выздоровления Шарль навещал меня не так часто, как раньше, и старался выбирать часы, когда я бывала не одна и принимала гостей. Однако он всегда расспрашивал, что я делала, и не переставал руководить мной в моем изучении достопримечательностей Парижа. Вот записка, которую он мне прислал через два дня после великолепного гвардейского бала, о котором немало писалось в тогдашних газетах:

«Что вы делали вчера вечером? Я надеялся встретить вас у герцогини Л. Вы должны были поехать к ней, почему вы там не были? Из боязни, что уже слишком поздно, я не осмелился явиться к вам, или, говоря откровенно, думая застать вас одну, я не решился заехать к вам. Разрешите ли вы мне сопровождать вас завтра утром к Жерару? Там бывают все, чтобы посмотреть на портрет графини Валевской.

Я хочу вас видеть только при посторонних. Может быть, я и кажусь вам странным, но не отнимайте у меня ни вашего доверия, ни вашей дружбы. Будьте ко мне снисходительны, пожалейте меня! Если бы вы только знали, насколько я несчастлив, то поняли бы, что я более, чем когда либо, нуждаюсь в вашей снисходительной дружбе и достоин вашего уважения».

Бывают в жизни минуты, когда одно слово решает будущее. Эти несколько строк вызвали объяснение, которого мы оба боялись и избегали.

Господин де Ф. продолжал относиться ко мне с прежней предупредительностью. Если бы он постоянно искал случая увидеть меня одну и если бы у меня имелись причины не доверять его намерениям, конечно, я была бы настороже, но неизменное упорство, с которым он меня избегал, его постоянная грусть, причины которой я не знала, тайна, которой были окутаны его чувства, и, самое главное, благоразумие, управлявшее всеми его поступками, – все это смущало меня гораздо больше, чем его прежние ухаживания.

Впервые я осмелилась признаться себе, что люблю его, и дала ему это понять. Не могу теперь вспомнить слова, которыми я ему ответила, но, очевидно, в них было столько искренности, столько горячего волнения, что Шарль не мог ошибиться относительно моих чувств к нему и все искусство опытной кокетки не могло бы сделать того, что сделала открытая прямота моего характера, с которой он был хорошо знаком. Через полчаса я получила от него записку: «Зачем вы мне написали? Вы окончательно хотите сделать меня несчастнейшим из людей! Мне необходимо сегодня же вечером видеть вас наедине».

Я была подавлена. Только единственная мысль о его счастье могла на минуту заставить меня забыть строгость моих принципов и непоколебимое решение никогда не нарушать своего долга, но как только во мне проснулась уверенность в бесполезности этих жертв, я почувствовала искреннее отчаяние.