графоманка

В поле после автобуса оказалось благоволение божье. Под светлыми сводами небосклона должны были приходить, но не приходили высокие мысли. Серая жемчужная дымка, пустота и величие. До обеда дети вольно мотались по просторам, увязая в пашне, а Ларичева копала, терзала эту пашню, как рабыня. И ей казалось, что она совершает подвиг, потому что она никогда не копала целину. А если бы это была полная целина, небо вообще стало бы с овчинку. Но целина была только два метра на конце, да и того свыше головы, а остальное добрые люди трактором распахали.

Дрожащими руками Ларичева распаковала мешок с едой, покормила детей, но они глотали вкусность без энтузиазма, давились ею и плакались от усталости. Она-то думала, что от свежего воздуха они воспрянут и заалеют, словно маков цвет. Ан нет, не заалели. Это были городские дети, не приспособленные к большим пространствам и расстояниям. Они привыкли сидеть в норке!

Покончив с кормежкой, она стала рыть ямки для картошки, но это ей удавалось все хуже и хуже. Руки-ноги сделались чугунные, на ладонях вспухли жутчайшие водянки, а ступни совершенно зажевались в резине. В глазах началась какая-то пьяная резь, и просторы родной земли угрожающе качались. Дети скучно ели баранки, по пашне больше не бегали и, нахохлившись, угрюмо ждали конца. Ларичева не сразу поняла, в чем причина стремительного помрачения жизни, а оказалось — просто сгустились тучи и из них затрусил снежок. Заниматься посевной наперекор снегопаду было еще стыдней, чем бросить невиноватую грядку. Ларичеву обуяла вселенская тоска. Она уже хотела проклясть все. Она помнила какие-то народные поверья, вроде того, что “посеешь в грязь, так будешь князь”, но здесь грязи не было, земля сухая, как щебень, и холод беспощадный. Значит, не судьба, значит, порыв опять пропал даром…

В это время из мглы безверья, ниоткуда вышел спокойный Нездешний и, щурясь от снежной пороши, произнес:

— Вижу знакомый облик. Я свое уже закончил. Думаю — не помочь ли? До автобуса как раз два часа.

И не давая Ларичевой справиться с нахлынувшим потрясением, выбросил оставшуюся картошку в лунки и стал ее закрывать землей. Потом разровнял оставшуюся полосу и высыпал туда свеклу, морковь и укроп. Остекленевшая Ларичева машинально вытирала детям сопли. Она была абсолютно деморализована.

— А теперь можно идти на остановку. Тут у вас еще есть свободное местечко, но зато семян больше нет. Пошли? — И он, взвалив на себя лопату и сумку на колесах, включил приличную скорость. Ларичева, задыхаясь, потащилась следом.

— А как же вы? Где ваши? — бормотала не дело Ларичева, крепко держа за руки сына и дочь.

— Мои сегодня на даче, — дружелюбно отозвался Нездешний. — Там в случае снега есть печка и теплые одеяла. Ночь переспят. А ваш муж, как всегда, в командировке?

— Как всегда.

Автобус подошел моментально. Мимо мелькнуло в окно расписание, в котором значилось, что автобус ходит через каждые двадцать-тридцать минут. Гуманитарный Нездешний! Он бесстрашно превышал все нормы человеколюбия. Это не могло пройти даром. Это рождало резонанс! И какой.

Такой дикой, тупой усталости у Ларичевой не было никогда. Она побросала все сумки в прихожей, напоила всех чаем всприкуску с крутым яйцом — и вырубилась. Явившийся в полночь глава семьи долго и изумленно взирал на раскиданные сапоги, куртки, гору посуды на кухне, куски хлеба вперемешку с яичной скорлупой, отсутствие горячих блюд и спящих прямо в одежде родственников.

Дети после полевых работ слегка распухли и незначительно закашляли. Несмотря на то, что они не рухнули на больничный, срочные банки, бромгексины, горчица и мед стали для Ларичевой программой минимум на ближайшую неделю. Она пришла и вполголоса пожаловалась в отделе Забугиной. Та усмехнулась и напомнила, что любая инициатива, в том числе и сельскохозяйственная — наказуема. Но сухую горчицу все же раздобыла.

НАС МНОГО ПО СТРАНЕ

А Нездешний молча принес мед в приземистой банке венгерского происхождения.

— Какая бессмыслица с этой грядкой, — тихо сказала Ларичева, — и я не заслуживаю…

— Вы заслуживаете гораздо большего. Вы ради детей. А дети вообще бесценны. Вы их вырастите, и все грехи вам за это простятся.

И пошел неторопливо прочь. Забугина сияла глазами, ушами и коленями.

— Наконец на тебя стали посматривать настоящие мужчины. И в этом, без сомнения, есть и моя заслуга тоже… Мы с тобой красились при Губернаторове только один раз, а при Нездешнем — очень, очень много раз. Вот и подействовало.