Графские развалины

— Не знаю, не знаю… Но с волосами, ногтями, слюной и кровью тут проблем точно не будет. Разве что со спермой… Но это как посмотреть, что-то она по ночам совсем никакая стала, может, и ходит к кому, пока дети в саду, а ты на работе…

— А ну, хватит!!! — рявкнул на дуэт спорщиков Славик первый и единственный. Наружу полезли мысли скрываемые, от себя самого хранимые в тайне… И Славик пошел в комнату, где лежала пентаграмма; ночь опять предстояла бессонная, надо подремать часика три-четыре…

* * *

Без пяти полночь Вячеслав Анатольевич Зарубин приступил к сеансу черной магии.

Пентаграмма, слегка развернутая против обычного своего положения, блестела на ковре (Славик долго возился с компасом, точно ориентируя её по сторонам света). Блестела гораздо сильнее, чем в тот день, когда попала в дом Славика; он, смотря на нее ежедневно, не заметил этого постепенного изменения.

Черные свечи, пока не зажженные, крепились по углам; ровно в центре возвышалась подставка — медный треножник, принесенный позавчера из вагончика. Охранительный круг Славик не стал рисовать, всё равно письмена, коими его следовало украсить, стали жертвою прожорливых мышей… Пора начинать.

Он встал и выключил свет, чиркнул зажигалкой и по очереди, против часовой стрелки, поджег черные свечи. Они горели неровно, пламя вздрагивало, искаженные тени плясали на стенах безмолвный и мрачный танец.

Славик осторожно взял в левую руку куклу-Филю и медленно, нараспев, стал читать заклинание — по шпаргалке, которую держал в правой.

Это место в старой книжке было изложено русскими буквами на незнакомом языке. Гнусные мыши старательно над ним потрудились, но все слова повторялись по многу раз, и Славик самонадеянно считал, что восстановил заклинание достаточно точно.

Он читал, и…

Эхо? — небывалое дело, ему казалось, что в заставленной мебелью комнате слова повторяет эхо — звонкое, с металлическим оттенком, эхо… С последним словом заклинания Славик опустил фигурку на треножник — она лежала, распластав крестообразно руки и выставив вверх детородный орган.

Именно в него долженствовало нанести первый удар.

Славик взял с блюдца маленькую и изящно сделанную шпагу-зубочистку с палец длиной (на блюдце остались лежать еще шесть).

— Филя, сука, — понес он полную отсебятину, обращаясь к восковой фигурке. — Я не верю, что сюда сейчас придет Велиал и сделает с тобой то, что ты заслужил… Но если есть хоть что-то, кроме твоего поганого пуза, хоть какие биополя или ауры — ты почувствуешь, ты не можешь не почувствовать всё, что я хочу с тобой сделать… И сделаю!!! Сдохни! Сдохни!!! Сдохни-и-и!!!!!

Стекла задребезжали от крика; он нагнулся внутрь пентаграммы (на мгновение рука со шпагой ощутила легчайшее сопротивление, совсем как тогда, с магнитом) — он прицелился и ударил. Ударил, метясь прямо в основание Филиного пениса.

За долю секунды до удара пентагонон зазвенел — тем же протяжным, переворачивающим всё внутри звуком (зацепил ногой? — мелькнуло на краю сознания) — а рука продолжила движение к цели… Секунды и терции непонятным образом удлинялись, и в каждую из них мозг Славика успевал зафиксировать странные изменения вокруг — вот свечи вспыхнули ярко, очень ярко — шпага преодолела лишь полпути к треножнику и фигурке — и тут же погасли, все до одной, словно задутые внезапным порывом ветра — клинок летел вслепую, но на сетчатке глаз еще отпечаталась светло-розовая фигура, и он заканчивал удар по памяти, в то самое место, где только что её видел…

Когда рука прошла тот уровень, где шпага должна была встретить сопротивление воска — прошла и продолжила кажущееся таким медленным движение — еще ниже, и еще, — он понял, что треножника и фигурки нет, внутри пентаграммы — пусто.

Не встретивший ожидаемого сопротивления Славик потерял равновесие и опрокинулся лицом вперед, на ковер внутри пентагонона. Но ковра там уже не было.

Раздался громкий, жадно-чавкающий звук, с похожим болотная топь вцепляется в упавшую жертву — раздался и смолк, повторившись металлическим эхом. Пришли тишина и темнота…

* * *

Следователю, ведущему дело об исчезновении Зарубина В.А., 1955 г.р., русского, несудимого, Света ничего не рассказала о пентаграмме. Она никак не связывала сверкающий как новенькая монета пятиугольник (черные свечи с него бесследно пропали) с таинственной утратой мужа — опять притащил какую-то ерунду с работы, только и всего.

Портреты Славика повисели какое-то время на милицейских стендах, в микрорайоне посудачили о непонятном деле, а потом оно позабылось за другими новостями… Только пятилетний Алёшка долго еще плакал ночами в подушку — тихонько, чтобы не услышала мать.