Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020

Оппозиции субъект/объект, активность/пассивность – центральные для самоидентификации поэта[734]. Для многих современных авторов, особенно вольно обращающихся с языковой нормой, характерно убеждение в том, что их право на поэтические вольности определяется не властью над языком, а подчиненностью языку. Наиболее выразительно это было сформулировано в Нобелевской лекции Иосифа Бродского:

поэт всегда знает, что то, что в просторечии именуется голосом Музы, есть на самом деле диктат языка <…> независимо от соображений, по которым он [поэт. – Л. З.] берется за перо, и независимо от эффекта, производимого тем, что выходит из‐под его пера, на его аудиторию, сколь бы велика или мала она ни была, немедленное последствие этого предприятия – ощущение вступления в прямой контакт с языком, точнее ощущение немедленного впадения в зависимость от оного, от всего, что на нем уже высказано, написано, осуществлено. Зависимость эта – абсолютная, деспотическая, но она же и раскрепощает. Ибо, будучи всегда старше, чем писатель, язык обладает еще колоссальной центробежной энергией, сообщаемой ему его временным потенциалом – то есть всем лежащим впереди временем (Бродский 1998: 15).

Рассмотрим, как поэты, нарушая норму в функционально-семантическом поле залоговости, демонстрируя при этом непоследовательность системы и алогизм нормы, используют образный и ассоциативный потенциал языка.

Нормативная грамматика часто противоречит логике: грамматический актив употребляется в тех случаях, когда ни о какой активности субъекта и даже о действии речи быть не может[735]: я устал, дерево стоит; имеется немало лексических ограничений на системное функционирование языковых единиц, а при обозначении субъектно-объектных отношений весьма активны грамматическая полисемия, омонимия и синонимия. Так, например, глаголы с возвратным постфиксом могут обозначать и актив и пассив (собака кусается, пол подметается каждый день); одно и то же залоговое значение имеют глаголы возвратные и невозвратные[736] (хвастает и хвастается); одни и те же глаголы могут употребляться и как переходные, и как непереходные (он пишет книгу и он хорошо пишет); логика нарушается при лексических ограничениях на регулярность каузативных оппозиций: норма предписывает, что можно смеяться, но нельзя смеять, хотя глаголы осмеять, высмеять вполне нормативны.

Б. Ю. Норман пишет:

возвратность в славянских языках (как целостность) не поддается семантической интерпретации, а представляет собой совокупность функционально разнородных явлений, выделяемую (для синхронного состояния) на формальной основе. <…> Славянскую возвратность следует воспринимать как уникальную формальную категорию, в сфере которой царит синкретизм и динамика, одно значение перетекает в другое или объединяется с другим, создавая основу для многообразных семантических эффектов (частично покрываемых понятием «языковая игра») (Норман 2008: 198).

Такая ситуация предоставляет большие возможности и для словотворчества, и для поэтического переосмысления глаголов с возвратным постфиксом, а поэтические эксперименты с ненормативным и неузуальным употреблением рефлексивов дают лингвистам возможность, отвлекаясь от фразеологичности речи, вглядеться в динамические явления и увидеть связи между разными значениями глаголов с показателями возвратности.

Поэты находят в языковом беспорядке[737] широкий простор для экспериментов, в чем-то подтверждая резко скептическое высказывание В. И. Даля, вызванное сложностью и противоречивостью залоговых отношений в русской грамматике: