Грань

А Луканька, тем временем придвинув к себе тарелку с сальцом, принялся неспешно его настругивать такими тонкими-тонкими, почти прозрачными полосками. Шайтан, крепко зажав между ног бутылку с “Russian Vodka” и удерживая ее миниатюрное выгнутое горлышко правой рукой, широко раскрыл рот и, наклонившись над пробкой, впился в нее зубами да начал неторопливо раскачивать из стороны в сторону, намереваясь таким образом ее оттуда извлечь. Правда, пробка, изготовленная из коры пробкового дерева, какое-то время не поддавалась его напору и яростно сопротивлялась, не желая ни при каких условиях покидать насиженного, обжитого места. Видя бесплодность собственных усилий, Шайтан крепче впился зубами в пробку, отчего его некрасивое лицо исказила злобная гримаса, и с еще большим усердием стал рвать ее на себя, стараясь вырвать ее из нутра горлышка… И вскоре пробка сдала свои позиции, уступив этот поединок мощным зубам Шайтана, который, после извлечения оной из горлышка, выпрямив спину, в тот же миг выплюнул ее на пол в перекушенном надвое виде. Пробка, пронзительно шлепнувшись на грязный линолеум, тут же распалась на две части, которые, жалостливо пискнув, покатились друг от друга в разные стороны.

Откупоренная бутылка выпустила из себя непередаваемый, стойкий аромат водки, вернее, бьющий в нос резкий запах спирта, от которого у несчастного Витька закружилась голова, а во рту появилось такое обилие слюны, что ее не удалось сразу сглотнуть. И открывшийся сам собой рот позволил этому ливневому потоку вытечь наружу и намочить своей водянистой субстанцией нижнюю, доселе сухую, скрипучую губу, подбородок и бороду.

Шайтан же поднес горлышко, с легкостью приподняв и наклонив большущую для его роста бутылку к граненым стакашкам, и водка, громко булькнув, потекла живительным началом, точно живая вода в русской сказке, в глубины стеклянного стакана.

– Хвать-хвать! – громким голосом заметил Луканька, увидев, как мутноватая жидкость до середины заполнила стакан. Он отодвинул от себя тарелку с наструганным салом и воткнул острие ножа прямо в поверхность стола возле своей ноги.

И, покуда Шайтан наливал водку в свой стаканчик, Луканька пододвинул к себе тарелку с борщом. Затем он, протянув левую руку, взял ломоть ржаного хлеба, а правыми пальчиками подхватил три кусочка сальца и неторопливо водрузил их на хлебушек, сверху накрыв все это двумя кружками фиолетового репчатого лука. После сооружения такой вкуснейшей конструкции, которая вновь вызвала у Витюхи обильное слюноотделение, некошный поднял зажатый в правой ладони положенный ему граненый стакан.

Шайтан, после наполнения собственной стеклянной тары водочкой, установил бутылку около правой ноги и, обхватив своими короткими пальцами стакан с мутноватой жидкостью, не чокаясь выкрикнул: «Поехали!» И, чуть накренив назад голову, мигом выплеснул в приоткрывшийся рот все, что весело бултыхалось в стаканёшке, левой же рукой нашарил на блюде зеленый огурчик. Некошный скривил губы и, порывисто выдохнув, запихнул в рот хрустящую четвертинку огурца да, вернув стакан на стол, опустил чуть задранную вверх голову и энергично потряс ею, прогоняя хруст и состояние опьянения… Еще миг он тряс головой, затем резко схватил пальцами правой руки ложку, и, запихнув ее в тарелку с борщом, черпанул свеклу, лук и морковь вместе с хлынувшим туда жидким, красным наваром да сейчас же отправил все это себе в рот.

«Поехали!» – поддержал собрата Луканька и, испив водяры до дна, поспешно сунул в рот сооруженный бутерброд, а после, не менее кривясь, чем Шайтан, стал скоренько уплетать борщичок из тарелки.

– Эх, хорошо! Ух, прекрасно! – исторгали попеременно из себя некошные и перемешивали борщичок поеданием хлебца, сальца, лучка, помидорок и огурчиков.

И, по мере уменьшения глубины борща в их тарелках, а хлеба и сала на блюде, слюноотделение у Витюхи усиливалось, желудок уже не просто голосил, он подвывал, словно дикий волк, оставшийся без семьи и пропитания. У несчастного Виктора даже тихонечко затряслись ноги, а по спине вновь скатились холодные градинки. Крупный, почти с ноготок, пот выступил на лбу и замер, даже не собираясь скатываться вниз, будто замерзнув, превратившись в маленькие льдинки.

– Ы…ы…ы…, – не выдержав таких мучений, выпустил он из себя и облизал мокрым склизким языком верхнюю губу.

«Уж лучше бы они мне язык отрезали или ухо», – подумал Виктор Сергеевич, не в силах отвести взгляд от соблазнительного борща и такой… такой безмерно вожделенной и несколько лет уже не доступной водочки, почувствовав, как по небу во рту пробежал точно разряд тока от желания выпить.

И мечтая лишь о том, как бы дотронуться до этой стеклянной и, наверно, холодной бутылочки и, схватив ее трясущимися руками… махом… махом опрокинуть ее в глубины своего брюха и рта, насладившись этим горьковато-живительным вкусом, каковой тотчас осушит и свитер, и брюки да растопит небольшие, с ноготь размером, льдинки, примерзшие ко лбу… и, главное, согреет тело и душонку, придав им новые силы, новый заряд бодрости и легкое настроение довольства жизнью.