Грань

Луканька схватился правой рукой за край проема, прямо за острые грани стекла и, сделав широкий шаг, ступил на поверхность стола – сначала одной ногой, а потом другой. И тотчас, отпустив грань стекла, выпрямился, похлопав ладошками по пояснице, будто изгоняя из нее боль, при этом золотистые пластины, коими была обшита рубашка, весело зазвенели – дилинь-дилинь, – перестукиваясь меж собой золотыми боками, а в черных черепах кровавым сиянием полыхнули пустые глазницы.

– Ну, чего, ушла она, что ли? – раздался вдруг пронзительный голос Шайтана, и Виктор, неотступно следящий глазами за движением Луканьки, повернул голову на этот звук да увидел внезапно возникшего в оконном проеме другого некошного.

Шайтан был одет в такое же одеяние, что и Луканька, только пластины на рубахе у него были не золотые, а серебристые, хотя черепа и кости были начертаны все тем же черным цветом, и, соответственно этому, на черных пластинах штанов его черепа животных были изображены серебряным цветом. Некошный стоял на окне и, согнув спину, выставив голову вперед, выглядывал из-под острой грани стекла, с интересом рассматривая кухню, так, словно видел ее впервые. Черное перо, полыхающее сине-красными переливами, трепыхалось на верхушке его конического, серебристого шлема.

– Вылазь, – позвал его Луканька. – Ушла она.

И Виктор сразу догадался, тяжело ворочая своими полумертвыми извилинами, что речь идет о журавле, вернее, о бабушке Вале.

– Нет! Она не ушла, – вмешался он в разговор, сам не ожидая от себя такой смелости, и высвободил голову из укрывающих ее рук, опустив их вниз. – Она спряталась, она спряталась… там, в кастрюле, – кивнув на почерневшую кастрюлю головой, добавил Витька, – она ждет, чтобы защитить меня, и вас… вас… чтобы…

– Ха-ха-ха, хи-хи-хи, – засмеялись в два голоса некошные, слушая взволнованный лепет несчастного хозяина дома.

И Шайтан, точь-в-точь как прежде Луканька, ухватился рукой за край стекла и перешагнул на стол. Он сделал два-три шага и, встав подле своего собрата, выпрямил спину.

– Что, – прекращая хихикать и потирая ладошкой свои блестящие пластины на рубашке, откликнулся Луканька, – боишься нас?..

Он оторвал взгляд от сжимаемой в левой руке блестящей бляхи и глянул своими кровавыми зрачками, окруженными белым цветом, в очи Витька да широко растянул губы, придав им ехидно-злобное выражение – такое, что, казалось, еще миг, и изо рта вылезет длинный, раздвоенный на конце язык змеи.

– Боишься нас… – теперь он точно сам зашипел змеей и говорил, не спрашивая, а утверждая Витюхин диагноз, – боишься…

А Витька от слов некошного и возникающих ассоциаций вздрогнул всем телом и почувствовал дикую ненависть в этом взгляде… ненависть и все подчиняющую силу, которой он – увы! слабый, спившийся и убивший собственную душу человечек – не мог противостоять. И потому, порывисто кивнув да изобразив на своем расплывшемся бурачного цвета лице страх, слабость и полное подчинение всему происходящему, тихо вымолвил:

– Боюсь, не мучайте больше меня… пожалуйста…

– А кто тебя мучил, чё-то я не понял, кто, скажи мне? – злобно вопросил Шайтан, вступая в разговор. – Ишь ты, мучили мы его… Это ты, баглай неумытый, всех тут измучил, всех… А мы с тобой просто веселились, шутили мы… Ты чего, свин поросячий, шутки от мучений отличить не можешь? Совсем свои мозги пропил, и ничего не осталось? – с вызовом сказал он, сверкнув в сторону Витьки своими красными фонарями глаз, полностью заполонивших очи кровавым светом.

– Ладно-ладно, уймись, Шайтан, – вступился за Виктора Луканька и, отпустив натираемую на груди пластину, протянул руку навстречу собрату да небрежно стукнул того по плечу. – Не кипятись, в самом деле… Давай лучше посидим…

– Посидим? – переспросил Шайтан, глянув на стоящего слева Луканьку.

– Ну, да, посидим…Устроим, так сказать, пикничок. Выпьем водочки, поедим борщичка, такого багрового цвета, сдобренного свеклой и помидорками, – кивая головой, пояснил Луканька.

И Витек увидел, как обрадовано закивал в ответ Шайтан да суетливо потер ладошки меж собой.

Луканька же развернулся и, звонко цокая копытами по деревянной плоскости стола, направился к кастрюле, на ходу поигрывая бляхами на рубахе и что-то довольно напевая себе под нос. Он подошел к кастрюле и, ухватив правой рукой за покореженный край алюминиевой поверхности, наклонил на себя и погрузился т уда головой, левой рукой явно стараясь что-то выудить из ее недр. Послышалось тихое динь-донь, и Луканька, вынырнув, вытащил оттуда крепко сжимаемую левой рукой большую, почти в треть его роста, стеклянную бутылочку, закупоренную орехового цвета пробкой из коры пробкового дуба, вроде той, что затыкают бутылки с игристым шампанским. На бутылочке находилась белая широкая этикетка, опоясывающая ее стан, на коей было красными кривыми буквами написано “Russian Vodka”.