Грань

Александр выставил на стол стаканы, тонко нарезал хлеб, не уронив на клеенку ни одной крошки, и бывшие друзья долго чаевничали и молчали, изредка поглядывая друг на друга. До сих пор Степан терялся, никак не мог привыкнуть и до конца поверить, что сидит перед ним Саня Гусельников, тот самый, какого он знал раньше. Нет, нельзя было привыкнуть к совершенно новому и неизвестному человеку, которого он видел сейчас – чистенький, оглаженный и тихий… Разве сравнишь?!

…Это был первый после армии северный отпуск Степана. Он ехал домой, и в городе, на вокзале, когда стоял в очереди за билетом на «пятьсот-веселый», встретил Саню. Точнее сказать – не встретил, а вытащил. Бойкий малый буром попер к окошку кассы; бдительные пассажиры, злые от жары и бесконечного стояния, подняли хай, стали выталкивать, но малый держался цепко. Степан, недолго думая, достал его через головы за воротник и выдернул на свободное место. Он в то время любил наказывать слишком шустрых. Но в этот раз не получилось. Как только развернул малого к себе лицом, так сразу и пыл пропал. Перед ним стоял Саня Гусельников.

– Земеля! – заорал Саня, по-блатному кривя губы и делая вид, что рвет на груди когда-то белую, с обвислым воротником водолазку. – Ставь литруху, а то обижусь. Гад буду, обижусь!

Был Саня крепко на взводе, под левым глазом отцветал старый желто-зеленый синяк, взгляд суматошно бегал и никак не мог остановиться, сам Саня дергался и суетливо переступал с ноги на ногу, словно ему жгло подошвы.

– Кто там, думаю, меня волокет, ну, думаю, щас по требухе врежу. Гля, а тут земеля. Давай, Степа, встречу обмакнуть полагается. Да ну их, билеты, потом достанем! Давай рванем, тут блатхата недалеко, и две бабы. Двинули!

Не давая Степану вставить слова, он потащил его за рукав из душного, многолюдного вокзала на улицу. Водки набрали полрюкзака. Отпускные жгли ляжку Степану, и он, гордясь перед Саней, за все платил сам. Тот завистливо присвистывал и все талдычил в картинках, какие путевые бабы ждут их на блатхате.

За железнодорожной линией, на склонах глубокого оврага, густо были натыканы серые домишки, почти один на другом; вместо улиц там вились глухие и узкие закоулки, где и вдвоем-то мудрено разойтись. Лампочки по ночам тут никогда не горели, и ходить в темноте незнакомому человеку было опасно. Весь этот серый, тесный и деревянный закуток назывался в народе одним словом – Нахаловка. В Нахаловку они и шли.

По дороге Саня успел рассказать, что оттянул он уже два срока, помотался по разным местам и даже – было такое дело – женился по пьянке, но вовремя сбежал. В городе приткнулся у одного кореша, но и оттуда надо рвать когти, потому как участковый грозится привлечь за тунеядство. Хочет он махнуть в Малинную, но вот уже вторую неделю уехать не может: то загул, то опохмелка.

– Во, притопали! – Саня потер руки и остановился перед низким домиком, окна которого были над самой землей. Толкнул дверь, но она оказалась запертой изнутри. – Фигня война, главное – маневры! – Обогнул дом с другой стороны, оттуда донесся стук, и дверь скоро открыли.

Бабам было лет по сорок, гляделись они как застиранные тряпки. Но это лишь сначала, на трезвый взгляд, потом, когда выпили, стали они почти красавицами, девками что надо, без выпендрежа…

Через три дня, до икоты устав от баб, от приблатненного Сани и от пьянки, с подтаявшей пачкой отпускных, Степан едва-едва вырвался из блатхаты. Саня стоял на пороге и, провожая его, орал на всю Нахаловку:

– Я два срока тянул, я тут мазу держу! Я…

Его схватили за подол водолазки и утащили. Дверь захлопнулась.

Теперь Александр неспешно помешивал ложечкой чай в стакане, помалкивал, и казалось, что у него есть ответ на любой вопрос, и молчит он потому, что ему все ясно. Степана тяготило молчание, и хотелось уйти – не мог он долго находиться с Саней вдвоем. А тот этого не чувствовал и продолжал молчать.

– Какие новости? – спросил его Степан.

– Новости? Новости, Степа, в Малинной одни и те же. Юрка Чащин на Гриню Важенина с ножом кидался, едва утихомирили. Прямо средь бела дня. Последняя, обычная новость.

– Кто такой?

– Да видел, наверное, лохматый, в джинсах ходит.

– Не у него вот тут – «привет парикмахеру»?

– У него. На проверке попался. Гриня с Астаповым отделали его, вот он и подкарауливал, счеты свести…

– Погоди. Видел я эту драку у парома. Слушай, что за добыча? Бородулин про какую-то добычу говорил. Первый раз слышу.

– Отстал ты, Степа, от жизни. У нас теперь половина мужиков от реки кормится. Знаешь, как теперь у нас говорят? В Малинной жить можно, была бы рыба, а водки сами найдем. Рыбачат и на пароме городским продают. Утром раненько подплывут, рыбу зароют в песок у самого берега, а сверху палочку для приметы. Договорился, подвел покупателя к лунке, и дело с концом. А Юрка приноровился подглядывать и из чужих лунок торговать, либо чужие сети проверять. Вот результат. Теперь у нас в Малинной все можно, запретов нету. Я, когда приехал сюда, когда трезвыми глазами огляделся, ей-богу, деревни не узнал. Светопреставление, кто во что горазд, жуть одна…