Грань человечности

Разграбление и надругательство продлились несколько часов. Разгоряченные и одуревшие от запаха крови и молодых податливых тел, одурманенные безнаказанностью, нападающие азартно ломали двери келий, за волосы вытаскивали сестер из их комнат, рвали на них одежду, оценивая доставшееся тело, и либо затаскивали женщин назад, либо, наградив пинком, оплеухой или зуботычиной, отправлялись на поиски новой жертвы. Изредка были слышны ружейные выстрелы – самые отмороженные и кровожадные из нападавших не утруждали себя рукоприкладством.

Когда солнце, нашедшее просвет среди сердито нахмурившихся свинцовых туч, залило мертвенным светом двор монастыря, все уже прекратилось. В центре двора стоял мужчина. Коренастый и крепкий, с окладистой бородой до груди. Внимательными серыми глазами смотрел он, как монахинь, переживших эту ночь, сгоняли на улицу, пытаясь построить в некое подобие шеренги. Некоторые из женщин руками придерживали разорванные одежды, молодая сестра безуспешно пыталась остановить кровь, идущую из разбитого носа. Мужчина подошел, достал из кармана бушлата носовой платок и протянул сестре. Та посмотрела испуганно, не решаясь принять его. Он кивнул с успокаивающей улыбкой: бери, мол. Та выдернула платок и, что-то пробормотав, прижала его к лицу.

Через некоторое время во дворе выстроились как обитательницы монастыря, так и его захватчики. Мужчина обвел всех внимательным взглядом, откашлялся и заговорил неожиданно приятным и глубоким голосом.

– Значит, так, сестры. Как вы, наверное, уже поняли, теперь вы будете делить кров и очаг с нами. Начало положено не совсем правильное, не такое, как я хотел, но в этом винить вы можете только лишь свою старшую, как там бишь она у вас обзывается? Ну да, вон та, что с доской в горле у ворот валяется.

Из толпы послышались сдавленные рыдания.

– Да, именно так. Пусти она нас по-доброму – глядишь, и по-другому все бы повернулось. Но случилось так, как случилось. Вы, наверное, сейчас скажете, что это промысел Божий, а я вам отвечу: никакого промысла тут нет. Давно стало понятно: то, что вам с юных лет вдалбливали в головы – не что иное, как циничная сказка, единственное назначение которой – дурить головы и превращать людей в стадо. Иначе – разве могло бы случиться все это? – Мужчина обвел широким жестом двор монастыря, но по нему было понятно, что на самом деле под словом «все это» он подразумевает куда как более широкий смысл. – Значит, теперь так. Мы будем жить здесь. И это, как вы понимаете, не обсуждается. Вы также можете остаться – по крайней мере те из вас, кто достаточно молод и силен, чтобы работать и рожать детей. Те из вас, кто не может или не хочет работать, или чья башка набита вот этим всем говном сверх меры – те могут идти на все четыре стороны. Я не держу тут никого. Даже позволю взять с собой продуктов и теплую одежду в дорогу. Беспределу и беззаконию я тоже не дам вершиться. И пусть события минувшей ночи вас не обманывают. Егор! Поди сюда! – повысил голос мужчина.

От компании мужиков, стоящей поодаль, отделился здоровенный детина, в шинели нараспашку и без головного убора. Увидев его, монахиня с разбитым носом заплакала в голос. Именно он каких-то сорок минут назад выстрелил в голову ее соседке по келье, а ее саму швырнул на кровать, разорвав одежду и подкрепив свои намерения коротким тычком в нос.

Детина остановился, не дойдя нескольких шагов до старшего, вызывающе глядя тому в глаза. Старший не стал рассусоливать, а просто достал из кармана пистолет и дважды выстрелил. Ничего не понимающий Егор упал на колени, зажимая руками простреленную грудь. Старший бросил взгляд на ту самую монахиню. Возможно, ему показалось, но он был готов поклясться, что на красивом молодом лице промелькнула тень злорадной радости. «А ведь хороша девка», – мельком подумал старший, делая зарубку в памяти.

Одновременно с выстрелом пистолета прозвучало еще несколько, уже ружейных, и еще три фигуры повалились в снег. Один из мужиков рысцой подбежал к старшему и что-то ему прошептал. Тот кивнул, хлопнул его по плечу и снова обратился к сестрам:

– Это люди, убившие ваших сестер. Я могу понять изголодавшихся мужиков, многие из которых видели бабу последний раз еще до Большого Дерьмища. Но я не могу понять одуревших от крови животных. Им не место среди людей. Здесь будет Закон! – отчеканил старший. – И этот Закон – я!

Среди сестер пробежал ропот. Одна из них, наиболее смелая, шагнула вперед.

– Простите, но здесь – монастырь, обитель сестер Христовых. Вы…

Старший не дал ей договорить, прервав начавшуюся было речь взмахом руки.

– Христа – нет. Может, и был когда-то, да вышел весь. Нужны еще доказательства? Поверь мне, детка. Если бы он был – он бы сам от себя отрекся, а на скрижалях, принесенных с Синая, большими буквами была бы выбита десятая заповедь: «Негоже верить в того, кому насрать на верящих в него». Не время думать о Боге, когда он сам забыл о детях своих. Грешно это. Я понятно излагаю?