Грань человечности

Монастырские не бедствовали. От разваренной, аж распадающейся на части картошки шел ароматный пар, грибная подливка заставила закатить глаза от умиления, а уж тушеная рыба на отдельной тарелке – и вовсе едва не застонать от восторга. Захар только сейчас понял, как же давно он не ел вот такую домашнюю пищу, да еще и приготовленную наверняка заботливыми женскими руками. На стол явно просилась выпивка, однако, несмотря на то, что его фляга оказалась на месте, пить Захар не стал. Вместо этого нашел мелкую кастрюльку с крышкой и приспособил ее вместо чайника. Не стоит выпивать, пусть и немного, в столь мутной ситуации. Ну его.

С трапезой он покончил быстро. Захар был рад, что ему не пришлось ужинать в чьем-либо обществе, ибо картину за едой он являл не самую приглядную. Чавкал, причмокивал, закатывал глаза и шумно отдувался, наслаждаясь давно забытым вкусом домашней еды. Нет, он и сам не дурак был состряпать что-нибудь эдакое, вот только уже много лет желания у него такого не было. Поел да поел. Энергия восстановлена – что еще надо?

Закончив, составил тарелки и отодвинул их на край стола. К тому моменту в комнатушке уже было достаточно тепло, а вода в баке достигла наконец приемлемой температуры. Лесник нашел в углу большой таз, налил в него горячей воды и принялся с наслаждением мыться. Закончив, достал бритвенные принадлежности, удалил успевшую отрасти растительность на голове и лице. Опасную бритву убирать в рюкзак не стал. Пусть поближе лежит. Забросал печь углем так, чтобы он через время образовал монолитную корку, хранящую тепло внутри себя, подумал и поставил тяжелую кочергу у изголовья кровати. Мало ли? Встал, подпер стулом дверь, чтоб хотя бы проснуться, если кому-то придет в голову его посетить, задул керосинку и с наслаждением рухнул в расстеленную кровать, чтобы уже через несколько минут погрузиться в глубокий сон.

* * *

Сегодня матушке игумении не спалось. Как чувствовала, что плохое что-то будет. Не поняли ее визитеры недавние, как есть не поняли. Посчитали, что сейчас, когда гнев Божий на землю сошел, не осталось ни Его законов, ни законов человеческих. Вот только она так совсем не считала. Не должны мужчины с сестрами Христовыми жить под одной крышей. Тем более – такие мужчины. Видит Бог, она не считала их плохими. Но суровые северные люди, долгое время скитавшиеся по тайге, познавшие гнев Божий и укрывающиеся от него – они могут быть зверям подобны в своей алчности и похоти. Не верила она в их добродетель. С тех пор, как отец-настоятель улетел в Иркутск по делам духовным и мирским, а на следующий день свершилась кара Господня, ни один мужчина не переступал порог монастыря. Да будет так и впредь. Снаружи, по ту сторону крепких стен монастыря есть, где обустроить жилье, зверя тоже хватает. Конечно, она отказала просящим, но просили ли они? Или требовали? Второе, скорее. Гнетущее беспокойство не давало ей уснуть, и, накинув теплую шубу, она покинула жарко натопленную келью.

Сестры спали. Лишь некоторые усердно молились в центральном зале. Матушка не стала им мешать, тихой тенью проскользнув к дверям, ведущим на улицу. Двор был темен. Она сама не знала, что влекло ее на улицу. Посмотрев на восток, где через несколько часов должна была заняться заря – этот бесценный дар Господний, который она уже и не надеялась увидеть вновь, матушка игумения пошла к воротам.

Она знала монастырский двор, как собственные руки, и прекрасно ориентировалась в нем. Путь до ворот не занял и двух минут. Лишь однажды она остановилась, чтобы еще раз взглянуть на восток и осенить себя крестным знамением. И тут в голове ее будто шепнул кто-то: «Вернись».

Матушка качнула головой, отгоняя наваждение, перекрестилась еще раз и продолжила путь. Возможно, вернись она в келью, ей бы удалось сохранить себе жизнь. Но случилось то, что случилось.

Мощный взрыв аммоналовых шашек, заложенных под ворота, сорвал с петель одну могучую створку и разметал в щепы другую. Обломок доски, вжикнув по воздуху, ударил матушку игумению точно в шею, практически снеся ей голову. Монахиня захрипела и, хватаясь слабеющими руками за деревяшку, торчащую из шеи, медленно осела в сугроб. А двор уже наполнился людьми. Темные фигуры с ружьями заскакивали в проем, рассыпаясь по двору, ломились в двери, подбадривая друг друга криками. Где-то истошно закричала женщина, ее крик прервал грохот выстрела дуплетом. Затрещало дерево дверей, зазвенели стекло и посуда. В главном зале молодые монахини с ужасом взирали на ворвавшихся бородатых мужланов, в зареве занимавшегося пожара похожих на самих демонов Ада. Затрещала ткань, раскатился звук звонкой оплеухи, тонко закричала молодая послушница.