Грань креста

— Самолетик-то из наших мест прилетел.

— Действительно, из ваших. Только как это ему удалось?

Грузили добро в машину чуть ли не дотемна. Каждая упаковка в отдельности весила немного, но ее следовало выволочь через узкий люк, спустить вниз и дотащить до вездехода. Переставленный в салон Нилыч, как мог, помогал укладывать барахло. Из-за тяжелой работы на жутком солнцепеке наши запасы воды стремительно уменьшались.

— Куда ж мы больных денем?

— А сверху, Шура, сверху Не баре, потерпят.

Мы сами толком не знали, к чему нам все это, но жадность превозмогла, и ящики заполнили салон до половины его объема. Люси еще после этого долго осматривалась в самолете, не забыли ли что стащить. Вроде все.

— Похоронить бы их… Ну, хотя бы в благодарность за все это.

— Не до похорон, ехать нужно. Да и вода на исходе, Пьете-то вы, мужики, как два жеребца.

Что ж поделать, перспектива заночевать посреди пустыни и впрямь не прельщала. Я, вспомнив о глорзах, поежился. Опять же, неизвестно, куда очередным перемещением забросит.

— Добро, поехали.

— Стой, послушай, что это там пищит? — насторожила Люси чуткие ушки.

Мы замолкли и прислушались. Из-за недальней дюны доносился не то писк, не то стон. Тихонько так, слабо.

Я поднялся на гребень дюны и увидел распластанную на песке несчастную душевнобольную. Испугавшаяся скелетов бедная дурочка ползла назад по своим следам, но сил ей не хватило. Отчаль мы на пару минут раньше — ей конец. Я спустился вниз и ужаснулся — что же может сделать жестокое солнце с человеком за считанные часы! Организм обезводился настолько, что обгоревшая докрасна кожа обвисла складками, словно стала ей велика. Из пересохшего рта с лопнувшими губами, обметанными черной коркой, свисал растрескавшийся до крови язык. Глаза запали. Одежда стояла колом от соли, вышедшей с потом. Подхватив глупышку на руки, я отнес ее в машину и поудобнее устроил там на ящиках. Состояние выражение тяжелое.

— Капельницу ладить надо.

— Капай, но работать на ходу будешь. Уезжать нужно срочно. Сможешь на ходу-то?

— Обижаешь, начальница.

Тяжело груженный автомобиль увязал в песке по самые оси. Нилыч с натугой вертел баранку, заклиная радиатор не кипеть. Я, устроившись поудобнее на ящиках рядом с пострадавшей от солнца и собственной глупости женщиной, оказывал ей помощь. Люси пособляла, подавая то то, то это, придерживая, закрепляя.

Ковырнув несколько раз толстой иглой от капельницы локтевые сгибы, я с четвертого или пятого раза попал в вену. На ящики пролилась струйка темной крови. Жгут отпущен, в иголку аккуратно введена леска-проводник внутривенного катетера. Игла вынута так, чтобы леска осталась на месте, и по ней аккуратно вкручивается в вену сам катетер — длинная лавсановая трубочка.

— Правильно, — одобрительно шепчет мне в ухо мышка. — Игла на ухабе вылетит, не найдешь вену по новой. Это ты хорошо с катетером придумал. Идет?

— Идет.

Катетер действительно шел вперед легко, свидетельствуя о том, что двигается по кровеносному сосуду, а не под кожей. Люси тем временем не без натуги подкатила литровый флакон физиологического раствора и собрала капельницу. Раствор в вену не шел — высота от потолка, где мы подвесили на бинте флакон, до руки больной была явно недостаточна, чтобы обеспечить нормальное давление в системе. Кровь медленно поднималась вверх по трубке капельницы розовой мутью.

— Шприцем закачивай! — запищала моя мышка.

— Вот еще глупости!

Я, быстренько заменив воздушную трубку капельницы на длинную иглу для внутрисердечных инъекций, подсоединил к ней резиновую грушу, снятую с тонометра. Качнул несколько раз, и раствор полетел в вену мало что не струйно.

— А ты говоришь, шприцем!

— Да, Шура, мастерство, знать, не пропьешь.

— А то!

Вслед за литром физраствора отправились пол-литра глюкозы, затем четвертинка раствора соды. Больная разлепила запекшиеся губы:

— Пить…

Это завсегда пожалуйста, милая. Пей на здоровьичко, только помирать больше не вздумай. Вольно ж тебе, дуре, бегать было!

— А всего-то ты, Шура, дверь не закрыл. И пожалуйста — забот всем на полночи. Неужели нельзя повнимательней!

Я не желал вновь затевать бессмысленный спор. Воду вливали дурочке в рот по ложечке. Иссушенные слизистая и язык впитывали ее, словно губка. Мало-помалу, она смогла уже глотать, а там и присосалась к горлышку пластикового баллона с теплой водицей, да так, что отбирать пришлось.

— Чем бы ей губы смазать?

Смазали завалявшимся в пакете с харчами кусочком прогорклого сала. Пациентка выглядела уже почти хорошо.

— Давление?

— О, не зря поработали!

Сняли капельницу. Катетер на всякий случай оставили в вене, плотно забинтовав локтевой сгиб, чтобы больная сдуру его не вырвала.

— Нилыч, скоро эта клятая пустыня кончится?

— Ну вы даете! Уж больше часа, как оттуда выехали. И перемещение уже было. Скоро в дурку приедем.

Мы с Люси переглянулись. Теперь волей-неволей придется рассказывать всю историю.

— Ох, Шура! Ну, ты нас и подставил…

— М-да… А может, ее в терапию сдать? По соматическому состоянию? Тепловой удар, обширный солнечный ожог, гиповолемический шок…

— Когда это наших больных туда брали?