Гранат и Омела (СИ)

— Падре… Помогите мне вернуть веру в Храм, потому что я не знаю, кто я без нее. Зачем я существую?

Почему я не могу выбросить ее из головы?

Второй вопрос огнем жег язык, но из страха услышать ответ Дамиан так и оставил его тлеть на языке.

Подобрав табурет, на котором, скорее всего, сидели доильщицы, Симеон приблизился к тюфяку. Сев рядом, наставник сложил руки на коленях и долго молчал. Дамиан следил за ним краем глаза.

— Я бы с радостью поделился с тобой собственной верой, сын мой, если бы мог. Но я не могу.

Сердце Дамиана рухнуло вниз. Даже наставник считал, что он пропащая душа, не имевшая права на прощение.

— Ибо я сам не верю в Храм.

Дамиан подавил желание уставиться на Симеона и огорошить его градом вопросов. Некоторые признания лучше делать в пустоту. Он потрясенно ждал. Молчание уже содержало в себе все важные вопросы, которые он хотел задать, а язык мог спросить совсем не то.

Буду ли я проклят за свои мысли о ней? Можно ли выжечь из моего сердца эту скверну?

— Храм давно утратил цель, во имя которой когда-то был создан. Я надеялся, что смогу все исправить, но… Я всегда считал Храм огромным механизмом, твердом и железном, где все прилажено к надлежащим местам. А потом в один момент увидел, что это ткань, прозрачная и тонкая, как траурная вуаль, которую можно порвать одним неосторожным движением. Что ж, сын мой, порок лжи есть и на мне. Вкупе с гордыней. Ибо я обманывался, веруя в то, что смогу своими руками очистить и изменить Храм. Думаю, большинство храмовников назвали бы это высокомерием, недостойным Падре Сервуса.

— Большинство храмовников тупицы засратые, — не удержался Дамиан и вдруг стушевался, потому что осознал, что он такой же. — Простите, Падре. Я хотел сказать, что желать изменить то, что вам вверили, к лучшему, не может быть высокомерно.

Симеон печально усмехнулся.

— Я стал изучать доступные трактаты о нашем предназначении, много времени проводил в разъездах по разным архивам. И все работы были относительно новыми, не старше сотни лет. Мне показалось, что чего-то не достает. Я никак не мог отыскать источники времени Вольфрика, что само по себе было странно. Но стало еще страннее, когда в одном из маленьких Храмов в срединных землях я нашел древнюю книгу, написанную непонятным наречием, где, судя по рисункам, рассказывалась иная история. Я не смог найти переводчика, так и оставил книгу в кабинете в разбитой башне. Уже позже, когда поиски человека, который сможет перевести текст, успешно завершились, я не нашел книгу там, где ее оставил.

Дамиана обдало холодом. Симеон говорил о книге, в которой он хранил прядь матери и шкурку граната с единственным зерном и которую он потерял во время погони за Ерихоном.

— Однако эта книга усилила сомнения, что зрели во мне с самого начала моего вступления в сан Падре Сервуса. Я стал дотошнее относиться ко всем отчетам, что мне приносили на подпись, перепроверял все сметы… Ты и сам помнишь, сколь много грязи мы вымели из-под храмового порога.

Дамиан кивнул.

— Но я все равно многого тебе не рассказывал, ибо видел, с какой рьяностью ты веруешь в Храм. И это второй мой грех лжи, да еще и худший его вид — тот, что носит маску добрых намерений. Это моя вина, мальчик мой, что ты растерял всю веру в Храм, ибо ты верил в то, чего не существует. — Симеон глубоко вздохнул и провел по лицу ладонью, будто снимая с него невидимую паутину. — Твоя вера напоминала мне огонек в ночи — чем темнее, тем больше он светит, и я, старый дурак, радовался, что подле меня такой сын. — Симеон оправил штаны. Большую часть жизни он провел в храмовой сутане, и ему явно было некомфортно в обычной, человеческой одежде. — Уж такой преемник, думал я, наверняка завершит путь, на который я вступил. Да только я забыл, что чем жарче раскочегарю огонь в твоей душе, тем быстрее он тебя выжжет и потухнет. Эдуард приказал мне хранить твою жизнь по последнего моего вздоха, а ты чуть не погиб из-за меня. Тебе не в чем себя упрекать, мальчик мой. Если уж и винить кого-то, так это меня. Я плохо исполнил наказ Эдуарда.

Признание Симеона оглушило Дамиана, и он долго молчал, пытаясь собраться с мыслями. Чтобы окончательно не потеряться в собственных сомнениях, он решил зацепиться за последние слова.

— Перед смертью он сказал, что лучше бы сдох я, а не она, — пробормотал Дамиан, голос его дрогнул. — Зачем он просил вас сохранить мне жизнь?

— Перед смертью люди часто говорят злые вещи, пытаясь справиться с собственной виной. Ты очень похож на свою мать, Дамиан, и это всегда причиняло боль Эдуарду. Он говорил мне, что виноват в ее смерти. Ты же был всего лишь мальчишкой… — Симеон похлопал его по руке. — А мальчишки неспособны противостоять жестокости взрослых людей.