Гранатовые джунгли

После панихиды мы забрались в длинный белый «континентал», чтобы выехать на кладбище, и у Кэрри хватило чувства юмора, чтобы заметить:

- Ну, уж это в первый раз я езжу на такой шикарной машине. Видно, чтобы проехаться на «линкольн-континентал», сперва надо помереть.

Она хихикнула, а Флоренс бросила на нее такой взгляд, как будто она была убита горем. По-моему, это и вправду было смешно. Несмотря на все наши ссоры, нельзя было не видеть, что Кэрри не проведешь, и она считала, что мир, как правило, представляет собой шоу для потехи богатых за счет бедных.

Одиночество поселилось в розовом доме после смерти Карла. Кэрри плакала почти каждый день, пока я не приходила из школы. Я пыталась побыть рядом с ней, чтобы ей было легче, но мы только и делали, что ругались. Мы ругались о похоронах, о том, что я мало горюю, о том, что я работаю на теннисном корте, а не в конторе. Я почти не бывала дома и все время болталась на улице. Тогда мы ругалась из-за того, что я бросаю Кэрри в доме наедине с ее бедой.

Через две недели после того, как начались занятия в школе, я пришла домой около пяти и переоделась, чтобы потом идти на митинг. Флоренс удалось выманить Кэрри из дома и увести ее в новый магазин «Бритт». Я сидела на кухне с ярко-желтыми обоями, читала «Орландо» Вирджинии Вулф и хохотала во все горло, потом взглянула на часы и увидела, что уже полшестого. Я вскочила и поставила кофе. Темно-ржавый порошок заклубился в чистой воде, а потом я выглянула на улицу сквозь жалюзи и осознала, что Карл уже никогда не придет. Я чувствовала себя такой глупой и одинокой, ведь я поставила воду, чтобы он пришел с работы и выпил свежего кофе. Я села и попыталась снова читать «Орландо», но страница расплывалась перед глазами. Я встала и пошла в спальню Кэрри. У Карла был ящик в огромном коричневом старом комоде с верхом из серого линолеума. В этом небольшом ящичке он прятал несколько старых перочинных ножей с перламутровой ручкой, красный с серебряным портсигар тридцатых годов, размером с ладонь, и потертый овальный перстень с головой Афины, вырезанной на сардониксе. Целая жизнь ушла. Прекрасная жизнь, наполненная смехом - а все, что осталось от нее, - вот эта пригоршня подержанного товара, и тот не первого сорта.

«Плимут» пятьдесят второго года, переваливаясь, въехал на стоянку, и я услышала, как обе они выбираются, и каждая из них ворчит на другую, что ей не нужна помощь. Я проскользнула обратно в кухню и открыла книгу. Флоренс тут же заметила, что глаза у меня красные и нос хлюпает.

- Что это с тобой? - осведомилась она.

- Книжку грустную читала, вот и все.

Кэрри фыркнула, что я в жизни только и делаю, что читаю грустные книжки, и что так я себе совсем глаза испорчу.

- Сидишь все время носом в книжку. Заучка ты, вот ты кто, портишь глаза с тех пор, как маленькая была. И меня не слушаешь. Нет, меня-то ты никогда не слушаешь! А я для твоего же блага говорю, что хватит тебе столько читать. Твои вечные чтения тебе портят мозги не меньше, чем глаза. Все никак до тебя не дойдет. Совсем когда-нибудь здоровье угробишь, это так же верно, как то, что я тут стою и с тобой говорю. Молли, ты меня слышишь?

- Да, мама.

Она открыла большой белый пакет с прописными буквами «спасибо» и показала мне охапку пластиковых цветов.

- Это твоему отцу на могилку. Они дольше держатся, чем настоящие. Люди будут проезжать и видеть, что красиво.

- Они красивые. Извини, мне надо в школу.

Когда я выходила из двери, то услышала, как Флоренс говорит Кэрри:

- Полоумная у тебя девчонка. Когда отец умер, она не плакала, а над какой-то несчастной книжонкой сидит и ревет.

9

Последний класс был триумфом. Нам с Конни даже не приходилось идти на уроки, если нам не хотелось. Мистер Бирс писал нам голубые пропуска, чтобы мы могли уйти в любой момент. Единственные уроки, до которых мы снисходили - это углубленный английский с миссис Годфри. Она была такой замечательной учительницей, что нам даже хотелось учить староанглийский, чтобы читать Чосера. Кэролин тоже туда ходила. Мы все трое сидели в первом ряду и соревновались за самые высокие оценки.