Гранатовый дом

— Это моя работа, — продолжал врач. — Я, а не вы, разбираюсь в той социальной опасности, которую несет в себе каждый больной. И ваши разговоры могут помешать лечению другого пациента.

— Мне не запрещалось разговаривать с другими больными, — попытался оправдаться Сергей. — Вы, лично вы мне не запрещали.

— А теперь запрещаю! И настоятельно советую следить за своим поведением, чтобы не причинить вреда себе и другим.

— Чем болен этот человек? — вырвалось у Аджанова. — Он показался мне совершенно нормальным.

— Вы тоже выглядите совершенно нормальным… — буркнул раздраженно врач. — В определенные периоды жизни. А между тем, это не так.

И, зло поджав губы, он покинул палату.

В эту ночь Сергей не мог заснуть. Этот пациент был единственным человеком в больнице, с которым он перекинулся живым человеческим словом, не считая охранников и врача. У него были живые глаза, вежливая речь образованного человека. А уж то, что он сказал! Писатель… Вот бы рассказать ему историю из своего сценария! Но теперь Аджанов понимал, что это было смертельно опасно. Подвергать такой опасности человека было нельзя.

На следующий день они снова встретились в коридоре. Делали вид, что молча стоят у окна.

— Что же вы написали такого, за что вас отправили в психдом? — наконец не выдержал Сергей.

— Это не психдом, — Анатолий опасливо покосился по сторонам, — это хуже. Это нечто вроде секретной лаборатории. А на нас с вами проводят разные эксперименты, как на подопытных кроликах, и мы с вами отсюда не выйдем.

— Откуда вы знаете? — замер Аджанов.

— Так, услышал. Плюс опыт. А вы слышали о карательной психиатрии? Для тех, кто мыслит не как все? Вот мы с вами как раз и находимся в самом ее центре.

Сергей замолчал, обдумывая эти слова. Да, именно это он и предполагал с самого начала. Секретная лаборатория как раз и объясняет особенности этого места. Все становится на свои места.

— Роман о Моисее, — снова заговорил его новый знакомый, понизив голос. — Но это не самый большой мой грех.

— Какой же самый большой? — так же шепотом поинтересовался Аджанов.

— Я пытался уехать в Израиль. И если мне посчастливится выйти отсюда, все равно буду пытаться.

— Понимаю, — кивнул Сергей.

— А вы?

— Режиссер, судимый по 121-й статье. Я написал сценарий «Гранатовый дом».

— И о чем он?

— Я… не знаю, — запнулся Аджанов. — Мне трудно сказать. Гранат — это символ очищения. А «Гранатовый дом» — это очищение от всего этого… Они восприняли как очищение от коммунистической скверны. Пусть даже путем предательства.

— Сильно сказано! — Анатолий покачал головой. — Очищение путем предательства… Я понимаю вас, возможно, лучше, чем кто-либо другой. Предательство… Я устал слышать это слово. Хотите совет?

— Хочу, — несколько растерялся Сергей.

— Не забывайте свой сценарий. Каждую минуту помните о нем. Они отобрали у вас все экземпляры, но, каждую минуту думая об этом, когда-нибудь вы будете готовы восстановить его по памяти. И тогда он укажет вам дорогу.

— Спасибо, — у Аджанова перехватило дыхание.

— Вы расскажете о нем?

— Нет, — Сергей покачал головой, — не могу. Слишком опасно.

— Понимаю, — улыбнулся писатель.

В эту ночь Аджанов спал непривычно крепко, потому и проснулся не сразу. Ему показалось, что его толкнули в плечо. На самом деле тем толчком, который и поднял его с постели, был хрип. Громкий хрип, подействовавший на него, как удар. Он быстро сел в постели.

Хрипел и метался по кровати мычащий сосед. Он ожил неожиданно, но это была страшная агония. Задыхаясь, он бился в корчах, глаза его вращались как в каком-то безумном вертящемся барабане.

Это было жуткое зрелище! Сергей понял, что сосед умирает. Забарабанил по двери кулаком. Появился охранник.

— Что за… — начал он, но, оттолкнув его, бросился к умирающему. Затем выскочил в коридор. Появилась уже знакомая каталка. Агонизирующее тело погрузили на нее и увезли. В палату сосед больше не вернулся. Утром медсестра перестелила постель, поменяла белье. Аджанов все понял.

В этот день на свою прогулку не пошел. Он остался лежать, вспоминая свой сценарий.

«Это было самое сложное задание из всех. Здесь. Именно в нем мне должны были потребоваться все те знания, которым я учился с такой мукой. Каждый момент боли и отчаяния именно теперь должен был превратиться в неоценимый опыт.

Когда я узнал подробности, я не спал. Я потерял сон, вспоминая каждую деталь, каждую мелочь той невероятной работы, которую мне предстояло выполнить. Права на ошибку у меня не было. Провалиться я не мог.