Гранатовый дом

Припадки, ссоры, насилие санитаров, драки — все это происходило 24 часа в сутки. Если пациентам не делали карательных инъекций, то их заставляли слушать стоны других, вызванные или теми же инъекциями, или электрошоком.

Очень часто в психушки попадали известные люди. В 1964 году весьма популярный актер Юрий Белов в ресторане Дома кино неосторожно, будучи в нетрезвом состоянии, сказал, что, по его мнению, Хрущева скоро снимут. А там уши были повсюду. Так что очень скоро Белова вызвали на допрос в КГБ и прямо оттуда отправили на «профилактические меры» — в психушку.

Там актера закрыли на полгода. Впрочем, есть версия, что так его спрятали от действительно карательных органов. Вскоре произошел переворот, Хрущева действительно сняли. Но вместе с карьерой Хрущева закончилась и актерская карьера Белова…

Те, кто пытался вполне официально эмигрировать из страны, вместо США или Израиля оказывались на койке в психиатрической больнице. Еврейские «отказники» вообще были постоянными «пациентами» психушек.

Значительную часть «госпитализированных» составляли «жалобщики» — так называли людей, которые пытались восстановить справедливость после незаконного увольнения с работы или потери прописки, или после того, как они начинали разоблачать коррупцию среди местного начальства и силовиков.

Если такая деятельность затягивалась, то у КГБ лопалось терпение, и специализированная машина отвозила «жалобщика» на «лечение» в психбольницу. Там пациент получал диагноз вроде «мания жалоб» или «вялотекущая шизофрения» и инъекции всех препаратов, которые полагались «по протоколу», — и прежде всего галоперидол.

Как стало известно из записки Андропова в Политбюро, только в 1960–1967 годах и только из приемных советских учреждений было отправлено в психбольницы около 2000 человек. И это не считая тех, кто пытался пробиться в иностранные посольства или достучаться до западных корреспондентов.

Все эти люди, оказываясь в психиатрических застенках, были обречены на страшные муки. И самым страшным было то, чтó из здорового, нормального человека делало «лечение» галоперидолом. Побочных действий у него было множество, всего не перечислить.

И тем не менее галоперидол стал любимым препаратом при злоупотреблении психиатрией в политических целях. Популярность его в качестве средства лечения так называемой «вялотекущей шизофрении» обуславливалась двумя причинами: во-первых, болезненными побочными эффектами, целью которых было сломить волю заключенных, а во-вторых, то, что это был один из немногих психотропных препаратов, производившихся в СССР в достаточном количестве.

За десять дней, в течение которых Анатолий Нун находился в палате рядом с Сергеем, постоянно на его глазах, Аджанов увидел все муки, которым подвергали его друга. Видел и другие средства и способы пыток, которые применялись к нему.

Одной из самых чудовищных был газообразный кислород подкожно. Его вводили толстой иглой или в ногу, или под лопатку. Ощущение у несчастного было таким, словно с него заживо сдирали кожу. Газ отделял ее от мышечной ткани, вызывая мучительную боль. Возникала огромная опухоль, боль ослабевала лишь в течение двух-трех дней. Когда опухоль рассасывалась, пытку начинали заново… Политзаключенным вводили кислород по 10–15 минут…

Но самым страшным, пожалуй, страшнее галоперидола, было введение инсулина. Его воздействием на организм у человека стирали память. Причем то, что уничтожалось, больше никогда не подлежало восстановлению…

В редкие моменты просветления, когда хоть ненадолго Нун приходил в себя, именно он рассказал Сергею об инсулине.

— Со мной пока такого не делали, — еще мог улыбаться он, — память стирать мне не собираются. Их цель — чтобы я помнил, мучился и страдал. Но я не дам им такого удовольствия.

— Как? — Аджанову все чаще хотелось плакать, когда он разговаривал с истерзанным другом.

— Я вырвусь отсюда, — шептал Анатолий. — Как — не знаю, но обязательно вырвусь. Выживу. Все перенесу. Вот увидишь…

Вместо ответа Сергей молча сжимал его руку.

На следующий день в свой кабинет его вызвал врач. Теперь он часто ходил к нему, они беседовали о разном. Эта перемена Аджанова беспокоила больше всего. К чему его готовят? Что последует дальше?

Сегодня врач был еще более сух и суров, чем обычно:

— В больницу привезли назначенное вам лекарство. Завтра утром мы начинаем лечение, — он отвел глаза в сторону.

Сергей тут же все понял:

— Вы собираетесь испробовать на мне какой-то новый препарат? Я — подопытный кролик, так, я верно вас понимаю?

— В общем, да, — врач все так же избегал его взгляда.

— И это мой смертный приговор…

— Перестаньте! Зря вы так пессимистично настроены! Все будет очень хорошо, и…

— Это неправда, — у него Аджанова не было сил притворяться и лгать.

— Ну хорошо, вы правы, осложнения возможны, — неожиданно согласился врач. — А знаете что? Я хочу поднять вам настроение! Если вы хотите, я передам записку кому-нибудь из ваших близких друзей. И когда будет заметна положительная динамика в лечении, этот друг сможет вас навестить. У нас это не запрещено.