Гранд

Старшая школа. Гимнастический зал в Торуни. Он, абсолютно исключительное явление в истории школы, первый во всем – в вишневом костюме двоюродного брата. Слишком короткие штаны, отвратительные белые носки, коричневые ботинки со свернутыми набок каблуками. Нелюбимый, изгой. Потому что все знает лучше всех. Потому что его боятся даже учителя. Потому что он замкнутый и мрачный. На фотографии он танцует с девушкой выше себя на голову. На втором плане – ироничные улыбки соучеников…

Студенческий научный лагерь в Миколайках. Летом, после четвертого курса. Вся группа стоит перед палаткой. Девушки – в купальниках из варшавского «Юниора», парни – в облегающих плавках, которые сейчас носят только русские. Он – маленький, худющий, с надутыми гноем прыщами на лице. В руке держит несколько баночек. Все их достижения. Какие-то лягушки в стеклянных баночках. Он их и наловил. Струйки воды стекают по его телу. До самых плавок. На маленькой выпуклости на плавках – темное пятно. С этими кошмарными прыщами он выглядит как подросток, который к тому же описался…

Пять лет спустя. Цветные фотографии с венчания. Целых семь фотографий в альбоме. Она – в кружевном мамином платье, которое уже не может скрыть выпирающий живот. Он – в сером шерстяном костюме, в красном галстуке с белыми точками. Выражение ужаса на его лице, когда он забыл слова клятвы. Ксендз ему, правда, подсказывал, но это не помогло. Он просто задумался тогда и не слышал. Он на некоторое время просто перенесся в другое место. Мысленно он не присутствовал в этот момент в костеле. Да и душой, если говорить начистоту, тоже. Это был самый важный момент венчания, в этот момент все остальное должно исчезнуть. А вот не исчезло. Он и не помнит толком, куда именно перенесся. Скорей всего в свой рабочий кабинет. Он только все время перед алтарем чувствовал себя так, будто играет роль в каком-то любительском спектакле с торжественной органной музыкой на заднем плане. И к тому же он не верил ни в какого Бога. Его окрестили, не спрашивая согласия, да и затруднительно было бы у младенца это согласие получить, к первому причастию привели его путем эмоционального шантажа: «Неужели ты не можешь сделать это ради больной бабушки Юзи, чтобы она могла умереть спокойно!», а на венчание в костеле он согласился, уступив бесконечным слезам, просьбам, требованиям и настойчивости Урсулы. Да и будущие его тесть и теща, люди простые, хорошие, но деревенские, не смирились бы с тем, что отдают свою единственную дочку замуж без благословения Бога и ксендза. То, что зять при этом неверующий, они считали временной фанаберией ученого, которая пройдет со временем, как насморк. Он же, узнав за несколько недель до свадьбы, что родители невесты «построят Уленьке, Химку и внукам домик в Торуни», решил не сопротивляться особо. Он даже ходил – к великой радости Урсулы – на предсвадебные беседы, хотя легко мог достать соответствующие бумажки через кузена отца священника. Он вступал в этот брак не по своей воле и начал новую жизнь, отсутствуя во время самого важного момента венчания. И так было всегда – все многие годы потом. Он исчезал в самые важные моменты. Из выгоды, из лени, но чаще всего – из страха перед конфликтами и ответственностью. У него были готовы оправдания, куча оправданий: наука, работа, очередное научное звание, членство или председательство в очередных комиссиях, комитетах и обществах, публикации… И все это, конечно, для блага семьи. А как же…

Он быстро перевернул страницы с фотографиями свадьбы. Он уже чувствовал усталость, лекарства начинали действовать, и вишневка тоже давала себя знать. Заснул он прямо в одежде, лежа на полу, положив голову на альбом с фотографиями. И оставался на чердаке весь следующий день. Это никого особо не интересовало и никому особо не мешало. С тех пор как Паркинсон стал усиливаться, он старался никому не мешать. Сначала он прятал болезнь всеми возможными способами, потом от смущения и стыда убегал в свой кабинет, где мог с утра до вечера просто тупо щелкать телевизионным пультом, переключая каналы. И фыркал на всех, кто, тревожась о нем, приходил узнать, не нужно ли ему чего. Он был грубый, колючий, неблагодарный, взрывной, искал, к чему прицепиться. Дети, к счастью, уже взрослые и имеющие свою жизнь, все чаще оставляли его в покое и все больше времени проводили вне дома. Дочка стала жить с каким-то парнем, сын вообще переехал учиться во Вроцлав. Жена заботилась об Йоахиме постоянно и незаметно. Она молча ставила ему еду на рабочий стол и оставляла на постели чистую одежду. Приклеивала записочки к экрану его компьютера, напоминая о требующих его участия делах, чтобы он не забыл. Она стала для него терпеливой, аккуратной круглосуточной сиделкой, причем совершенно бесплатной.