Гранд-отель «Европа»

Стены были увешаны десятками темных старинных картин в тяжелых позолоченных рамах. По словам Клио, большинство их являли собой произведения генуэзской школы, дополненные считаными работами венецианских и ломбардских художников на религиозные и мифологические сюжеты. Суровый пожилой мужчина оказался портретом предка кисти Ван Дейка. На серванте в серебряной рамке стояла фотография одетой в черное матери Клио, пожимавшей руку папе Иоанну Павлу II. В столовой висели натюрморты и бытовые сцены художников фламандской школы. Посередине лоснящегося дубового стола красовалась бронзовая скульптура лошади.

— Джамболонья, — сказала Клио.

Серебряные подсвечники Вирджилио Фанелли. Коллекция была богаче, чем во многих музеях.

— А что это за полотно?

Я указал на изображение угрюмого молодого человека в библейской одежде, с деревянным посохом, облокотившегося на ветхозаветную скалу. Картина была написана с выразительным применением светотени и, судя по всему, представляла собой большую ценность, поскольку занимала центральное место над камином.

— Наверняка кто-то из учеников Караваджо, — выпалил я наугад. И по-видимому, оказался не так далек от истины, ибо Клио многозначительно улыбнулась.

— Неплохо, — сказала она. — Теоретически ты прав. Только в данном случае картина принадлежит кисти самого мастера.

— Это Караваджо?

— Единственный в Генуе. Иоанн Креститель. Но я убеждена, что это одновременно и автопортрет. Караваджо был одержим Иоанном. Он часто отождествлял себя с ним. Самый интересный пример, пожалуй, — это изображение обезглавливания Иоанна, которое висит в одноименном соборе на Мальте. Караваджо подписал его кровью Иоанна. Написанная красной краской лужа крови плавно перетекает в подпись, сделанную той же красной краской.

— Я хотел бы его увидеть, — сказал я.

— Я тоже никогда не видела оригинал этой работы.

— Тогда решено. Отвезу тебя на Мальту.

— Ловлю на слове, — сказала она.

— Значит, дома у твоих родителей висит подлинник Караваджо.

— Эта картина принадлежит моей семье уже целую вечность. Теперь ты понимаешь, что о ней нельзя писать. Я даже не могу опубликовать ее изображение. Воры ведь тоже читают журналы, а такой частный дом едва ли может обеспечить себе адекватную охрану. Но факт остается фактом. Я выросла под устремленным на меня строгим взглядом Караваджо. Кем еще я могла стать? С юных лет прошлое заглядывало мне через плечо. Подобно тому как Караваджо помещал себя на картинах в библейскую эпоху, я жила на фоне прошлого Караваджо. И, судя по взгляду на этом полотне, веселее мне от этого не становилось.

— Отчего это тебе не весело, Клио? — Из кухни с кофейным сервизом на серебряном подносе появилась ее мать. — Ты только что с ним познакомилась. Эти серьги, милочка, никуда не годятся. Уж поверь своей старой матери. Ну и? Как ему наш дом?

— Он говорит по-итальянски, — сказала Клио. — Ты можешь спросить у него самого.

— Правда? Значит, вы еще и общаетесь? Чудесно.

Мы сели. Из серебряного кофейника она разлила кофе в миниатюрные фарфоровые чашечки.

— Сахар? — она предложила принесенные мною шоколадные конфеты.

— Я бы сейчас хотел кое о чем сообщить, если позволите, — сказал я. — Хочу поблагодарить вас за приглашение, синьора. Познакомиться с вами для меня большая честь.

— Да, — сказала мать Клио. — Кстати, моя дочь сама себя пригласила. Ты ему уже рассказала о нашей семье, Клио?

Откинувшись на спинку стула, она устремила на меня свой взгляд и начала рассказывать. От имен и дат выдающихся предков, занимавших высокие посты в Генуэзской республике, у меня голова пошла кругом, но я продолжал слушать с заинтересованным видом. Ее повествование прервало появление робкого пожилого мужчины, незаметно прокравшегося в комнату. На нем были старый неряшливый коричневый костюм, засаленный коричневый галстук и розовые тапочки. Клио представила меня своему отцу, я встал и пожал ему руку. Не проронив ни слова, он подмигнул мне и вышел из комнаты. Мать продолжила свой рассказ.

— Ну что, — прощаясь, произнесла она, — я чуть было не сказала «до свидания», однако для начала поглядим, сколько ты продержишься.

— Ты ей понравился, — сказала Клио, когда мы снова оказались на улице. — Обычно она не столь словоохотлива.

— Приятно слышать, — сказал я. — У меня лично не сложилось такого впечатления. И еще. Извини, что спрашиваю, просто хочу убедиться, что все правильно понял. Твои родители из аристократического рода?

— Мать — маркиза Кьавари Каттанео делла Вольта. Отец вошел в семью, женившись на матери.

— Маркиза — это высокий титул?

— Что-то между герцогиней и графиней. Один архивист по имени Андреа Леркари написал о нашей семье книгу. Нашему генеалогическому древу больше тысячи лет.

— Значит, ты тоже титулованная дворянка.

— После смерти матери я стану маркизой, хочу я того или нет.

— И у тебя есть настоящий фамильный герб?

— Пересеченный: в первом золотом поле черный коронованный орел, нижнее поле шестикратно пересечено на лазурь и серебро и прикрыто столбом, восьмикратно скошенным вправо на червлень и серебро.

— Здорово.

— Ты так считаешь?