Гранд-отель «Европа»

— В некотором смысле, — ответила она, не уточнив, однако, в каком именно смысле ее недовольство фонтаном касалось темы предстоящего разговора.

В неловкой тишине мы продолжали хрустеть по гравию. Ее молчание наводило на непродуктивные мысли. Я вспомнил, что Клио была последней женщиной, с которой я гулял. До встречи с Клио я не имел привычки прогуливаться в компании женщин. А с Клио мы гуляли часто. То был наш способ поиска приключений. Во время прогулок мы совершали путешествия по истории Генуи, Венеции и иных древних городов, изо всех сил стараясь затеряться в веках. Клио тоже всегда объясняла мне смысл памятников, пусть и с большей исторической ответственностью и меньшим упором на возможный злой умысел, который в свете развращенного современного мира можно было бы усмотреть в их символике. Мои прогулки с Клио были заговорами, с помощью которых нам удавалось убежать из этого развращенного современного мира. Мы всегда ходили за руку. Интересно, что случилось бы, если бы в качестве антропологического эксперимента я схватил костлявую руку Альбаны. Она бы, скорее всего, превратилась в лед и, возможно, пронзила меня острыми как бритва сосульками. Мне стало холодно. Я заскучал по югу, по древним городам и по Клио, которая, как муза истории, возрождала их для меня к жизни.

— Даже не знаю, с чего начать, — сказала Альбана, — чтобы ты понял, насколько мерзопакостно твое поведение. Но если для ясности мне придется начать с низшей точки, в которой сполна проявились все твои презренные качества, я бы прежде всего напомнила тебе, как сегодня утром у всех на глазах ты беззастенчиво-похотливо пожирал глазами эту американскую профурсетку. Эдакая тошнотворная демонстрация сексизма в чистом виде и сексуальной фрустрации, выражающейся в поведении исходящего слюной хищного зверя. И то, что ты не постыдился устроить сей позорный фарс в моем присутствии, лишь доказывает, что под всей этой элегантной одеждой и налетом вежливости и обаяния скрывается несусветных размеров эгоистичный хам, недостойный гравия, по которому он ходит.

— И ты туда же?

Мой вопрос привел ее в замешательство. Она рассчитывала на пронизанную высокомерием оборону с моей стороны, от которой не оставила бы камня на камне. Вдобавок Альбана не любила лишаться эксклюзивного права на возмущение. Поэтому на мгновение она растерялась.

— Наш коридорный тоже уже говорил мне об этом, — сказал я. — Очевидно, мои действия бросаются в глаза сильнее, чем я полагал. Но я был отнюдь не единственным наблюдателем. Все постояльцы собрались внизу, чтобы рассмотреть новых гостей, и ты — тоже. Однако могу тебя успокоить, Альбана. Пожилые посланцы из Нового Света интересовали меня не меньше, чем малолетняя спутница на их попечении. Мой интерес был обусловлен невинным любопытством и литературно мотивирован. Сегодня днем я как раз перенес свои наблюдения на бумагу, описав всех троих, а не только жующего подростка, который по неведомым мне причинам тебя так раздражает. Непонятно, на каком основании я, собственно, должен перед тобой оправдываться, но могу, если хочешь, показать тебе эти записи, чтобы убедить тебя в правдивости своих слов.

— Мне не нужно читать твою рукопись, я и так знаю, что обоим взрослым ты посвятил две снисходительные фразы, после чего дал себе волю смачно описать облегающие шорты.

— Я рад, что мы наконец-то заговорили о литературе, — сказал я. — Но позволь кое о чем тебя спросить? Зачем тебе, даже если ты и права (а ты неправа), поддаваться искушению заводиться по этому поводу? Почему ты на меня так злишься, Альбана?

Она не ответила. Я опасался, что начинаю подозревать, о чем она умалчивала. О том, к чему у меня не было ни малейшего желания. О том, чего я не мог допустить. Я не мог придумать более элегантного способа, чтобы пресечь эту проблему в зародыше, и честно ей открылся.

— Должен тебе кое в чем признаться, Альбана. Я приехал в гранд-отель «Европа» по причине оставшейся в прошлом большой любви. Мне необходимо, что называется, собраться с мыслями. Каждый день с помощью ручки и клавиатуры я пытаюсь реконструировать произошедшие события и уяснить для себя их значение. Я поставил перед собой такую задачу. Так что пока я здесь, то заново, не щадя себя, болезненно и бескомпромиссно переживаю свою любовь, которая не оставляет места для глупостей, так что ты можешь быть уверена, что эскапада с жующей жвачку американской девочкой-подростком — это последнее, о чем я сейчас думаю.

Мое признание, похоже, возымело желаемый эффект. Ее гнев сменился угрюмостью.

— На будущее, однако, никаких гарантий дать не могу, — добавил я, не удержавшись.

Она рассмеялась. В этот момент ею можно было манипулировать как девочкой. Я это чувствовал. Воинствующая феминистка, которой она стремилась выглядеть, потерялась на другом поле битвы. Если бы я сейчас ее поцеловал, она бы со вздохом сдалась. Но я этого не сделал. То, что я ей сказал, было правдой.

— Пойдем, вернемся к нашим делам. И я настаиваю, чтобы в следующий раз мы долго и обстоятельно побеседовали о поэзии.