Гранд-отель

— Черт побери! — вслух произнес Прайсинг, отхлебнувший холодного кофе, в котором плавал сигарный пепел, и встал из-за стола. После поездки в пассажирском спину ломило, Прайсинг судорожно зевал, глаза его слезились. Он хмуро и устало побрел к телефонисту, заказал срочный разговор с Федерсдорфом, назвав номер сорок восемь.

Это был не номер фабричной конторы, а личный телефон на вилле Прайсинга. Вызова пришлось ждать совсем недолго, и Прайсинг, удобно облокотившись на столик, где стоял аппарат, приготовился к разговору с женой, от которого ждал успокоения.

— Здравствуй, мамусик. Да, это я. Ты еще спишь, еще в постели?

В телефонной трубке ответил далекий, но уютный и мягкий, как подушка, голос жены, голос, который директор любил верно и искренне:

— Что у тебя за мысли! Уже половина десятого. Я позавтракала и даже цветочки успела полить! А как ты?

— Отлично, — ответил Прайсинг, Пожалуй, чуть-чуть излишне бодро. — Собираюсь встретиться с Цинновицем. Как там у вас погода? Светит солнышко?

— Да, — отозвалась телефонная трубка, в голосе жены слышался легкий саксонский акцент, такой домашний и родной. — Погода чудесная. Представляешь, за ночь расцвели все голубые крокусы!

Прайсинг увидел перед собой голубые крокусы, увидел столовую с мягкими креслами, колпак на кофейнике, накрытый стол, подставочки с вареными яйцами в вязаных колпачках. И мамусика тоже увидел: на жене был голубой пеньюар, голубые туфли, в руке она держала леечку с острым носиком для поливки кактусов.

— Знаешь, мамусик, неуютно мне здесь. Надо было тебе со мной поехать. В самом деле, правда.

— Ах, брось! — кокетливо возразила телефонная трубка и улыбнулась добродушной улыбкой мамусика.

— Я так к тебе привязан… Ой, погоди! Послушай, я ведь забыл свой бритвенный прибор! Теперь придется каждое утро ходить к парикмахеру.

— Знаю, видела. Ты его в ванной оставил. Знаешь что, купи-ка ты себе новую бритву. Говорят, в универсальных магазинах бывают совсем недорогие. Новая бритва обойдется тебе не дороже, чем бритье у парикмахера, да к тому же и чистота гарантирована.

— Да. Верно, правда. Ты права, — благодарно ответил Прайсинг. — Где сейчас девочки? Я хочу с ними поговорить.

В телефоне послышались какие-то невнятные слова, потом аппарат закричал звонкими голосами:

— Привет, папусик!

— Привет, Пусик! — Прайсинг сразу повеселел. — Как дела?

— Хорошо! А у тебя как?

— Тоже хорошо. Беби тоже здесь?

Да, Беби тоже подошла к телефону — семнадцатилетний девичий голос спросил, как у отца дела и какая в Берлине погода, и привезет ли им папусик что-нибудь из Берлина, потом сказал, что расцвели крокусы и что мамусик не разрешает играть в теннис, хотя уже совсем тепло и Шмидт может привести корты в порядок, и тут мамусик тоже стала что-то говорить в трубке, а за ней и Пусик, и в конце концов телефон начал кричать и смеяться тремя голосами разом, и так шло до тех пор, пока не вмешалась телефонистка, которая попросила Прайсинга заканчивать разговор. Он еще несколько минут постоял в кабине, и ему казалось — хотя он, конечно, не сумел бы выразить этого словами, — что он держит в руках теплый квадрат солнца на подоконнике и голубой цветок крокуса.

После разговора он почувствовал себя намного лучше. Кое-кто из знакомых за глаза говорил, что Прайсинг — подбашмачник, и был недалек от истины.

В то время как Прайсинг, заказав еще один телефонный разговор, вел переговоры со своим банком — довольно возбужденно, потому что речь шла о списании сорока тысяч марок на безрассудно большой, просто безумный расход, который он на свой страх и риск поручил сделать Ротенбургеру, — все эти малоприятные десять минут, которые генеральный директор провел в телефонной кабине номер четыре, бухгалтер Крингеляйн спускался по лестницам, при каждом шаге наслаждаясь мягкостью малиновой ковровой дорожки, по которой его ботинки ступали в высшей степени аристократично. Наконец Крингеляйн подошел к стойке портье. В петлице у него снова красовался цветок, тот же самый, что и вчера вечером, — на ночь Крингеляйн поставил его в стаканчик для зубной щетки, и цветок неплохо сохранился — белая гвоздика с пряным ароматом, который Крингеляйн считал неотъемлемым признаком утонченной элегантности.

— Господин, о коем вы вчера справлялись, приехал, — доложил портье.

— Какой господин? — удивился Крингеляйн. Портье заглянул в канцелярские книги.

— Господин Прайсинг. Генеральный директор фирмы «Саксония», — сказал портье и с любопытством поглядел на маленькое остроскулое лицо бухгалтера. Крингеляйн вздохнул так глубоко, что едва не застонал в голос.

— Да, да. Хорошо. Понятно. Спасибо. А где он? — Щеки у него побледнели.

— Вероятно, в ресторане, завтракает.