Грандиозное приключение

Только в первой сцене четвертого акта она исчезла. Была тут как тут, ответила, когда Клеопатра спросила, над чем она смеется, а когда полагалось сказать: „Эх, хорошо бы этот Цезарь вернулся в Рим!“ — ее уже не было. Один студент сказал, что она промчалась мимо него по коридору и выскочила на улицу. Обознаться он не мог: унюхал мяту. Швейцар говорил, что не видел, чтоб кто выходил в костюме.

Как только Стелла отыграла, Бонни велел ей идти домой. В настоящее время ее услуги в реквизитной не требуются, ждать аплодисментов не обязательно. И ближайшие несколько дней пусть она не беспокоится.

— Я же в порядке, — заикнулась Стелла. — Это просто старый волдырь поганый.

Но он сказал, что таков приказ мисс Липман. Она огорчилась, было жаль пропускать главное удовольствие.

Стелла переоделась и пошла на площадь звонить маме. Сперва подумала — кто-то забыл в автомате узел с бельем. Толкала-толкала дверь — без толку. Потом присела на корточки, заглянула в стекло и увидела косынку в скотчах и руку, сжимающую ободранную герань в горшке.

8

Бонни сопровождал Дон на вокзал. Она отправлялась в Бирмингем, пожить у сестры, которая только что родила девочку. Самое милое дело — отдохнуть, понянчить ребеночка. Женщины-профессионалы, актрисы, лишены этого счастья, правда? Что ж, искусство требует жертв, хоть иной раз диву даешься — кому это надо?

После больничной ночи выглядела она вполне пристойно и не без удовлетворения ссылалась на причиненное ею беспокойство. Это ж вспомнить смех. У нее раскалывалась голова, она тяпнула три таблетки аспирина, выскочила позвонить сестре. И — вырубилась буквально до того момента, когда очнулась в „скорой помощи“. Прямо дикость.

Бонни чувствовал, что не к месту и не ко времени поминать полдюжины пустых флаконов из-под аспирина, разбросанных в телефоне-автомате — содержимое, вперемешку с необернутыми леденцами, впоследствии вынырнуло со дна сумочки, — и о том, что „выскочила“ она непосредственно из чертога Клеопатры посреди действия. Пожалуй, разумнее не касаться и притороченной к гиблой герани карточки, изначально надписанной рукою Дотти и перемазанной помадой, которая сгоряча, в обманном мерцании газа, была сочтена за кровь.

Он купил ей в дорогу газету, пронес по платформе вещи. Она бежала впереди, высоко задрав голову, будто ее дожидается какая-то важная шишка. Дошли до вагона, он забросил на полку багаж. „Вот, мы тут скинулись“, — и сунул ей в руку семь фунтовых бумажек. Он прилгнул: деньги были его.

Она сухо поблагодарила, не глядя, заткнула деньги в сумочку. Роза ей уже выдала двухнедельное жалованье.

— Кстати, девчонка эта, — сказала она. — Мать бросила ее в пустом доме. Вы уж за ней присмотрите. А то не оберетесь хлопот.

— Да-да, — сказал он. — Так я побежал. — И удрал на перрон, моля Господа, чтоб поскорей раздался свисток.

В последний момент, локомотив пыхнул уже паром, она опустила окно и сунула ему конверт, адресованный Сент-Айвзу. Глянула ошарашенным, неочнувшимся взглядом.

— Счастливого пути! — крикнул он и побежал за тронувшимся поездом, чтоб она не могла заподозрить, что он спешит от нее отделаться. Она проплывала прочь, уставясь прямо перед собой.

По дороге в театр он вскрыл конверт. В листок, выдернутый из блокнота, была обернута музыкальная зажигалка.

Он прочитал письмо — не из любопытства, но чтобы уберечь от лишних переживаний Сент-Айвза. В теперешнем его самоедском состоянии ему только любовного письма от Дон Алленби не хватало.

Сент-Айвз винил себя в том, что произошло. Она в антракте явно звала его вместе ужинать, а он бормотал что-то в том духе, что хочет пораньше лечь спать. Точных слов он не помнит — ах, они были, конечно, безжалостны — зато помнит, как зажал пальцами нос, отгоняя запах ее одеколона. Воспоминание об этом жесте будет преследовать его до смертного часа. И как он мог так жестоко себя вести?

Дотти всю ночь не ложилась, увещевая Сент-Айвза. Тут нет никакой его ответственности. Если б он, например, принял приглашение Дон, она бы это сочла поощрением. Он просто-напросто бы отсрочил развязку. Да и вообще — она же только притворилась, что перебрала дозу. В чем дело? Напилась, захотела привлечь внимание. Стелла говорит, она веселилась весь вечер до самой своей истерики, говорила исключительно о новорожденной племяннице. Сент-Айвза даже не упомянула.

Сент-Айвз говорил: какое счастье, что он все-таки не попросил Мередита ее уволить. Слава тебе Господи, не взял на душу греха. Но ведь он собирался, просто руки не дошли, значит, виновен в намерении. Дотти отвечала, что он напрасно терзается, тем более учитывая, что он методист, а у них хоть все грехи разложены по полочкам, но как — разобраться мудрено.