Грандиозное приключение

Пока Мередит проходил между столиками, по залу катилась волна оживления. Постоянные посетительницы узнавали его. Порхали вуалетки, щелкали сумочки, взблескивали зеркальца — они прихорашивались. Делали вид, что не смотрят, а сами его съедали глазами. Распорядительница разлетелась к нему, объяснила, что сегодня так и расхватывают пирожные. Но она приберегла два изумительных наполеона. Мистеру Поттеру достаточно слово сказать, и оба будут к его услугам.

— Вы очень любезны, — промямлил Мередит.

— Я не голодна, — сказала Стелла и уставилась вдаль, словно видела что-то, недоступное постороннему взгляду. Но почти тут же сложила губы в легкой улыбке: часто, когда она считала, что на лице у нее задумчивое выражение, дядя Вернон спрашивал, чего она дуется.

Она чувствовала себя не в своей тарелке и приписывала это моноклю. Дико разросшийся глаз Мередита изучал стену над ее левым плечом. Она хотела что-то сказать, но не могла языком пошевелить. Было ужасно обидно — вдруг вот так онеметь. Всегда, сколько себя помнила, она болтала с жильцами Лили. Рассказывали они мало увлекательного: какой у них дом, двуспальные кровати, подзоры. Или какие овощи лучше принимаются у них на участке. Совали под нос мутные фотографии жен с выщипанными бровями и деток в полосатых купальниках, барахтающихся в волнах прибоя. Кое-кто в пьяном виде переходил грань и лез целоваться. Одному удалось, в холле, когда она обдирала сухие листья аспидистры. Она, правда, морщилась, терла рот полотенцем, но ей не было противно. Во всяком случае, никто пока еще на нее не смотрел как на пень.

— Разве я могу закрывать на это глаза? — стонал Бонни. — Нельзя прощать предательство.

— Ну, это как поглядеть, — сказал Мередит. — Бывают вещи и похуже. Коварство, например.

Монокль выскочил из глазницы и запрыгал по крахмальной груди.

— Я знаю одного человека, — сказала Стелла, — который вообще не закрывает глаза. Не может, даже когда спит. Его самолет разбился в Голландии, и загорелось лицо. Ему вырезали кожу с плеч и сделали искусственные веки, но они не действуют. — Она сама широко раскрыла глаза и смотрела не мигая.

— Очень любопытно, — сказал Мередит.

— Невеста приехала к нему на свидание и от него отказалась; только кольцо забыла вернуть. Потом написала ему письмо, что знает, какая она плохая, но она за детей испугалась, как бы эти веки не передались но наследству. Он говорит — самое ужасное, что люди его считают свирепым, а он целыми днями плачет в душе.

— Какой ужас, — сказал Бонни. Чешуйки наполеона ссыпались с его потрясенного рта.

Мередит делал вид, что слушает, но Стелла была уверена, что он думает о другом. Как ни странно, она чувствовала, что кого-то ему напоминает, и он не может вспомнить, кого. Сначала он ей показался неинтересным: лицо какое-то белое, какой-то приторный вид. Он не обращал на нее абсолютно никакого внимания, и она решила, что он занят одним собой. Сейчас по слегка раздувающимся ноздрям, по презрительно склоненной голове она видела, что он ее принимает за дуру. Если б не эта обесцвеченность тонких, тронутых никотином пальцев, барабанящих по столу, она бы его просто боялась.

Секунду она раздумывала, не стоит ли снова закашляться. Но вместо этого стала ему рассказывать про Лили, и дядю Вернона, и „Аберхаус-отель“. Терять было нечего. Все равно он, конечно, не собирался слушать ее отрывок из „Договора о разводе“.

В общем, это не то чтобы в полном смысле отель, призналась она, скорей пансион, хотя дядя Вернон два года назад поставил новую ванну. Когда Лили покупала дом, над дверью уже мигала вывеска, клиенты привыкли к названию, глупо было менять. Лили закрасила окна и двери бежевой краской, но люди путались, проходили мимо, и тогда дядя Вернон все опять покрасил в красный цвет. Лили считала, что цвет безобразно кричащий. Сначала Лили и ее сестра Рене затеяли общее дело, только Рене скоро плюнула на все и свалила в Лондон. Невелика потеря. Она была стильная, никто не отрицает, но кому это надо на ливерпульских задворках? Люди, как увидят эти картины в прихожей или атласные подушечки, натыканные в головах постелей, сразу смывались. Кое-кого из постоянных жильцов видели на пороге у Ма Танг, у соседки — однорукого мыловара и торговца пробкой со стеклянным глазом в том числе: вволакивали туда свои чемоданы с образчиками.

— А что за картины? — спросил Бонни.

— Гравюры, — сказала Стелла. — Несчастные девы в чем мать родила, неизвестно зачем привязанные к деревьям. Ну и еще голос ее им на нервы действовал. Чересчур благородный. Как-то она сюда опять заезжала, но зря. После той истории со светом среди ночи, когда соседи на нее пожаловались в полицию, дни ее были сочтены.

— А почему соседи пожаловались? — спросил Бонни. Не он один заинтересовался. Дамы за соседним столиком вытянули шеи, ушки на макушке.

— Да так, — сказала Стелла. — Я не могу в это углубляться. — Она глянула на Мередита и поймала его на широком зевке. — Потом дядя Вернон все взвалил на себя. Фактически он управляет отелем. Он говорит, от меня будет меньше вреда, если меня примут на сцену.