Граненое время

В тот год весна оборвалась еще раньше, не дав отцвести тюльпанам. Установились на редкость знойные дни, густо запорошенные белесой пылью, сквозь которую еле пробивалась нежная поросль на обочинах дорог. Нет-нет да и набежит с юго-востока быстроногий суховей и с размаху забьет очередной катун в узкие ворота глинистого оврага. И так гол за голом.

Потому и на пленуме обкома больше говорили о погоде, о видах на урожай, о заготовке кормов, хотя обсуждались вопросы промышленного и сельского строительства. Василий Синев выступил в прениях и, критикуя совнархоз, больно задел самого Зареченцева. Тот намеревался ответить, но опоздал: фамилия его попала в ту часть списка ораторов, до которой никогда не доходит очередь.

Зареченцев до сих пор не мог смириться с тем, что какой-то солдафон сумел убедить всех не закрывать стройку на зиму. И теперь, начиная работы на площадке асбестового комбината, Вениамин Николаевич еще с осени заручился поддержкой в Госплане республики. В Москву он приезжал как доброволец с переднего края, и добрая Москва баловала его своим вниманием, тем более, что он как будто и не собирался возвращаться в столицу. Кстати, один верный и старый друг предложил ему недавно работу в Комитете. Вениамин Николаевич вежливо отказался: и должность не та, и момент не подходящий. Он был уверен, что в скором времени его позовут в Москву вполне официально на солидный пост, и он вернется, как закаленный строитель, а не как бедный родственник бывшего министерства. Стоит поработать в степи, чтобы о нем заговорили во весь голос. Но вот, точно назло, эти столкновения с полковником запаса, который своей солдатской прямолинейностью способен даже вызвать гул одобрения в зале! И все же Зареченцев считал, что воюет только с одним Синевым, ему и в голову не приходила мысль, что он давно уже находится в остром конфликте с множеством людей, духовно возмужавших за последние годы. Непонимание изменений в людях становилось хроническим, опасным. Однако он не замечал этого, тем более, что инженерный опыт и сметка хозяйственника помогали ему в единоборстве с Синевым, которого, в крайнем случае, можно было переместить на другую должность под видом укрепления руководства.

Когда после пленума строители собрались в тесном кругу у председателя совнархоза, Зареченцев наверстал упущенное. Здесь ему не помешал регламент. Он говорил долго, логично, доказательно, в защиту «Асбестстроя». Синев надеялся на Братчикова: должен же Алексей в конце концов набраться смелости и сказать правду-матку в глаза начальству. Но Братчиков не поддержал его: ловко закруглил углы, будто рассчитывал получить взамен побольше дефицитных материалов. На пленуме обкома Синев сошел с трибуны под аплодисменты, а в совнархозе очутился в полной изоляции. Тут к нему относились с той обидной снисходительностью,» которую он расшифровал примерно так: «По идее, ты, полковник, возможно, и прав, да горячишься зря. Привык стрелять прямой наводкой, вот и пальнул изо всех пушек по воробьям».

Вернувшись домой, Василий Александрович нашел на своем столе телефонограмму Зареченцева: тот возлагал на него личную ответственность за материальное снабжение новой стройки. В сердцах он сказал Братчикову:

— Спасибо тебе, Алексей, за дружескую поддержку. Не ожидал я от тебя!..

— Ну-ну, давай объяснимся, не кипятись.

— Что, опять начнешь махать руками после драки?

— Не обижаюсь.

— Перестань ты бравировать своей выдержкой! — сказал Синев и вышел.

С тех пор он старался реже встречаться с начальником строительства. Рано утром уезжал на «Асбестстрой» или на ближайшую к нему станцию, куда начинали прибывать грузы. В пути можно было обстоятельно подумать и о Зареченцеве, и о Братчикове. Его живо интересовали эти разные люди. Зареченцева он знал мало, только по рассказам Алексея. Окончив в тридцать восьмом году индустриальный институт, молодой инженер сразу же получил назначение в наркомат. В то время вакансий было сколько угодно: изреженные ряды хозяйственников нуждались в срочном пополнении. Вот и этот юноша прямо со студенческой скамьи попал на высокий пост. Не понюхав цемента, не походив в брезентовой спецовке десятника, даже не поработав с годик рядовым прорабом, он логикой драматических событий был вознесен на самую верхотуру служебной лестницы и очень скоро привык смотреть на жизнь с птичьего полета. Не потому ли ему теперь так трудно приземлиться.