Грани

В растворяющемся свете уличного фонаря на лавочке стала заменой тонкая фигурка в темной кожаной куртке и темно-синих брюках с лампасами, слева стояла старая белая «шестерка» Жигулей на которой красовалась надпись «Прокуратура», на капоте лежал портфель и фуражка. Лицо молодого прокурорского было знакомо или похоже на кого-то из знакомых, но сходу Мишка не разобрал, как и самой сути разговора с дедом.

Он стоял у крыльца, там, где возвышенность и всматривался в полумрак, стараясь не шуметь. Кто его знает, что там стряслось, стоит показаться или потом дед за это нагоняй устроит.

– Алексей Ильич, – молодой голос с издевкой и акцентом на каждый слог произнес так, и Мишке показалось, что сейчас на это обращение последует знакомая и весьма болезненная дедовская затрещина, от чего даже зачесалась шея.

– Я говорить буду, – перебил Ильич, – Ты уж высказался. В декабре сорок первого, мы тогда с твоим родственником как раз, стояли под Керчью. Если учил историю, или он рассказывал, то не сладко там было, так вот, я в карауле отбыл и шел в расположение, кости погреть, а тут мне на встречу из кустов два румына вывалились, а у меня то при себе всего два патрона, экономили, один чтоб сигналить, а второй – себе, шутка такая у караульных была. Идут эти румыны, а я с тропки присел за кусты и сижу, понимаю, что если заметят, то поминай, как звали, в плен я им не нужен, наши на подходе были. Языка я их не знал, но по тону течи понял, что несут они куда-то хорошие для них вести, знать нужно, чтоб они их не донесли. Смотрю, и из оружия у них только карабин у одного, да штык-нож у второго на поясе. Пропустил я их пониже в ложбинку, там сподручнее будет с ними разобраться, сам сполз под кустами, а они как раз по нужде там решили сходить. Залег я и думаю, с кого начать, патронов то всего дня, с того, что с ножом или с того, у которого карабин? Пока я размышлял, сам не заметил, что вышел из укрытия и стою перед ними во весь рост, да еще и по веткам как корова пролез. Стоим мы друг на против друга, я с карабином и румын тот, стрелять готовые, а второй, что с ножом чуть поодаль, портки заправляет. И вот не поверишь, ты бы в кого первого стрельнул?

– Не знаю, – промычал прокурорский.

– А я в того, что с ножом стрельнул, вот не знаю, но испугался его, то ли взгляд его меня напугал, то ли почуял, что карабин у второго не заряжен был. Я первого его стрельнул, он упал, а этот карабин мне бросил под ноги и бежать. Я в него пальнул, а тот, зараза, до выстрела еще зацепился за каменья и упал, я и смазал. Схватил его ружбайку, а она пустая. Стою, думаю, уйдет ведь к своим, нас и накроют до прихода армии. Рванул штык с пояса у покойного и за беглым. Далеко не убег, опять упал, только перевернуться хотел, кричать начал, а я его куда попало шить штыком тем… – Ильич замолчал.

Прокурорский чуть побледнел, но в глазах уже было заметно спокойствие – А немцы что?

– Какие немцы? – переспросил дед, – Там румыны были, – Ильич улыбнулся, – И тут ты одним ухом слышишь.

– Немцы, румыны, – прокурорский сделал паузу, – Скирду когда уберешь?

– Ты, видать, ни чё не понял. Как она стояла, так стоять и будет, как я косил там траву по выгону, так косить и не перестану. Сегодня немцы, завтра румыны, потом ты, все с порядками своими, один Ильич всем подчиниться должен. Ай, нет! Я чего тогда в того румына первого стрельнул, испугался я его, честно признаюсь, а того с карабином, ну вот как-то не принял как опасность, так вот, ты меня не пугай своими погонами, да ксивами прокурорскими – пужаные мы. То что за родню печешься свою, это может и похвально, но не при твоем статусе и не таким методом, я тебе не алкаш, на моих ходах семь деревень ездит, а уж в гробах – каждого хоронят, того гляди и сам за ним приедешь, а ты ко мне с кокардой, перегаром и портфелем. Не учит вас жизнь нынешняя, даже больше скажу, дураками делает.

Прокурорский хотел привстать, но тяжелая рука Ильича легла ему на плече и тело, скрючившись еще сильнее, вжалось в лавку.

– Так вот… давай порешаем, будешь ты у власти решать чей выгон, тогда приезжай, бритый, стриженый, без перегара и по форме одетый, а так, я сейчас Мишку кликну, он оглоблю вынесет, я ее об тебя изломаю, и скажу, что вор ко мне во двор лез. Ты же вор?

Прокурорский насупил брови, попытался снова встать.

– Ты же вон без головного убора, штаны с лампасами, рубаха мятая, кителя нет, тужурка какая-то на тебе, по зорьке приехал, машину подальше бросил, думал я решу, что ты пешим с района идешь, а не под мухой рулишь. Ну чем не вор то? Бандюга! Крыса!

Дед встал, отошел к калитке, кивнул в сторону машины, ухмыльнулся, – Ты хоть за руль не садись, коров сейчас в стадо погонят, посбиваешь еще.

Прокурорский встал, что-то хотел сказать деду в ответ, но демонстративно поправил замятый Ильичом воротник куртки и пошел к машине. Спешно сгреб с капота чемодан и фуражку, поковырялся в замке, и не оборачиваясь пошел по тропинке к дороге.

– Давно уши греешь? – спросил Ильич, заходя во двор.

– Да ты и сам слышал, наверное.

– Эх, Мишка, никогда не становись таким!