Грани отражения (СИ)

— Знаешь, — снова заговорил Дорнот, немного помолчав, — Когда я был достаточно маленьким, отец считал, что я стану его гордостью. Его наследником. А потом, выяснилось, что его гордость почти дурак, не способный так же бегло, как его сверстники, овладеть чтением, непонимающий как читать и что от него хотят, заставляя смотреть в книгу. Конечно, мы знаем, что это — вовсе не проблема. Но мой отец, — Ян слегка улыбнулся, — каждый раз я видел в его глазах тень разочарования. А мне так хотелось, чтобы он мной гордился. Наверно, если бы несколько докторов не заверили его, что я просто не такой, как он хочет, но и не идиот, он бы решил, что на мне поставлена точка. Меня отправили в школу, вбили науку, постепенно я стал не хуже других. Хотя, чтение до сих пор дается мне сложновато, не скрою. А потом я понял, что хочу идти своей дорогой.

Лия ощущала себя так, словно её поджаривают на сковороде. От того, что говорил Ян, её бросало в котел, где кипели стыд и сочувствие. Не догадываясь о том, что происходит с его спутницей, он, погруженный в свои воспоминания, продолжал говорить:

— Это я и сказал отцу, вернувшись. Я не ждал, что он поймет меня. Но он сказал, что я как родился ничтожеством, так им и останусь, он не ожидал от меня ничего большего. Потому, что только ничтожный человек стремиться стать игрушкой для всех, не понимая, что его любвеобильность выглядит жалким доказательством того, что он — слабак.

Дорнот поддел ногой плоский камешек, проследил взглядом за его полетом и беззаботным тоном закончил свой рассказ:

— В тот вечер я ушел и больше никогда не видел отца. Он знал, где я нахожусь. Но запретил всем, даже миссис Норис упоминать при нём обо мне. Я даже о его смерти узнал позже всех. Наверно он должен быть доволен такой своей мести.

Ян негромко засмеялся. Если раньше Лии казалось, что её жизнь сложна и нелегка, что выпадающие на её долю проблемы бывали слишком тяжелыми, сейчас она ясно увидела то, что они были в большинстве сущими пустяками. Чтобы не делал Ян по отношению к ней, насколько бы непростительно не было его вмешательство в её жизнь, он не заслуживал такого отношения. Пускай его мотивы были нелогичны, пускай он был неадекватен, но не Лии было его судить. Да, ей почему-то становилось всё сложней держать на него зло. Он не старался её разжалобить или переменить свое мнение, он был всегда ровным. Просто, словно что-то менялось в её глазах, будто она начинала по-другому видеть многое.

Лия ни на секунду не сомневалась в том, что делает, когда справившись с мыслями, негромко произнесла:

— Мне стоило сказать это раньше. Я хотела извиниться за то, как думала. Мои слова, они были необдуманными и глупыми.

Ян остановился и повернулся к ней, почти насмешливо глядя на неё.

— Это потому, что меня тебе стало жалко?

— Это не так, — почти смиренно ответила Лия, она не имела права на возмущение его тоном и словами. Смотря на неё секунду, Ян изменил выражение лица и совершенно другим голосом, спокойным и немного мягким произнес:

— Не извиняйся. Но, пожалуйста, не вздумай никогда жалеть меня. Есть масса других, заслуживающих сочувствия, я в их число не вхожу.

Лия смотрела в абсолютно спокойные глаза, в которых сейчас не было никаких теней и стен. Это были глаза, не прятавшиеся ни за чем, настолько же спокойные, как и гладь воды в штиль, отстраненные как отблеск металла. Он жил своей жизнью, в которой был только его мир. Закрывался тысячью лиц, что бы никто не видел его настоящего — может, это было единственно правильным для маленького мальчика, прятавшегося в глубине темноты его души? Была ли тьма в этом лабиринте тьмой? Или же она была только обманом зрения, ослепленного яркой иллюминацией мира, не желавшего принимать его?

Это было сложно. Но не признать этого было бы так же подло, как и равнодушно пройти мимо.

— Я не буду в отъезде долго, — словно ничего и не было, сказал Ян. Незаметно за разговором они подошли к дому, — Надеюсь, что без меня тебя будет свободней. А теперь извини, мне нужно подготовиться к отъезду.

И он пошел вперед, оставив её смотреть ему вслед.

* * *

Признаваясь самому себе, Эрик мог сказать, что никогда не испытывал такого волнения. Хотя логика и объясняла, что ничего особенного не произойдет, но сердце колотилось как бешенное, ударяясь о ребра и отдавая в виски. Сегодня все должно или начаться, или закончиться.

Вошел врач. Эрик замер, боясь, что стук его сердца слышен по всему кабинету.

— Я могу Вас порадовать, — голос доктора раздражал своей невозмутимостью, — как показало обследование, Ваша ситуация — не врожденный дефект, а последствие неправильного развития, и при успешном ходе вполне возможно, что это поправимо.

Ему казалось, что он падает куда-то в пропасть с огромной высоты.

— Если Вы все так же готовы рискнуть, мы поместим Вас сегодня в палату, а на завтра назначим операцию.

— Завтра? — Эрик был готов хоть сейчас лечь под скальпель, раз чудо было на расстоянии вытянутой руки.

— Да. Вы должны понимать, что никакое дело не делается второпях.

— Значит, я могу видеть? — Перебил его Эрик.

— Безусловно.