Грани (СИ)

От собственных рук (или как в данном случае от собственных ног) Эрик Майлз был готов принять смерть без малейшего страха и сомнения. Это было то решение, которое не могло подлежать сомнению хотя бы потому, что оно являлось последним в жизни, а с такими вещами не шутят. Более того, к нему нужно было подойти с особой тщательностью, чтобы никто не посмел сказать, что собственная кончина была произведена им из рук вон плохо. Следовало бы сказать, что даже тут ты сделал все, как полагается, без сучка и без задоринки.

Эрик Майлз никогда не считал, что если на свете есть что-то неизбежное, то оно непременно должно сулить какую-то беду. Неизбежность можно предугадать, например, рвать волосы, предрекая, что этот чертов рассвет опять нагрянет и сегодня утром. Когда же на горизонте появится святящийся желтый шар, ты можешь выдавить: «Хм, ну да, так и должно было быть». Просто день заканчивается и начинается новый. И в этом нет ничего страшного. Так и с жизнью. Если в ней и суждено чему-то закончиться, то лишь для того, чтобы освободить место для грядущего нового. В вашей жизни не появятся новые перчатки, пока старые не износятся настолько, что любая гадалка, глядя на них, сможет с легкостью заявить нечто вроде: «Ставлю сотню, что смогу погадать у этого парня на ладони, не снимая с него перчаток… ну или того, что от них осталось».

Однако в случае собственного умерщвления предощущение возможной боли все же ставило Эрика в жуткое положение. Как-то раз по новостям ему довелось посмотреть репортаж о строителе, который, упав со строящегося здания высотой в девять этажей, переломал себе в буквальном смысле почти все кости и при этом чудом остался жив. Но была ли эта жизнь? Как раз с этим Эрик мог бы поспорить. А уж тот бедняга и вовсе, услышав о так называемом ЧУДЕ от первого же сострадальца, извергнул бы из себя примерно следующее: «Единственное чудо для тебя, приятель, так это то, что я могу дать тебе по твоей глупой роже только лишь мысленно, но поверь, моя фантазия очень богата и не ограничена парой-тройкой затрещин! О да, я бы показал тебе настоящее чудо! Эй, сестра! Будьте добры, еще одну таблеточку и, пожалуй, клизму мне в зад! Гулять так гулять! И смажьте эти чертовы колеса на моей коляске! Остаток жизни предвещает быть ОЧЕНЬ интересным! Стоять на месте нельзя! Ведь я воплощения самого, мать его, чуда! Ха-ха-ха!»

Думая об этой перспективе, Эрик еще раз вспомнил свои подростковые прогулки по крышам. Так же, вспоминая тот репортаж, Эрик Майлз утешал себя, что по сравнению с высотой в девять этажей пятидесятиметровое здание точно не оставит шанса ни одной клеточке его тела на возможную реанимацию. Хотя чуть ранее, поднимаясь на крышу (которая была не запертой, что и являлось одним из решающих факторов «затяжного прыжка») Эрик думал и о других способах. Он пробовал подумать о некой альтернативе своей кончины в виде таблеток. Однако вспомнив о рвотном рефлексе, Эрик откинул этот вариант. Была еще альтернатива с повешением, но при росте Эрика Майлза даже веревке стало бы стыдно за работу, которую она смогла бы выполнить разве что на ОЧЕНЬ длинной и прочной ветке. О том, чтобы эффектно застрелиться, Эрик и вовсе не думал. Одни только поиски пистолета и его оформление заморили бы Эрика до смерти (но в своем роде это была неплохая мысль). И хотя со стороны такие размышления казались безумными, для Эрика они были единственными, которые удостаивались его внимания.

Но как это произошло? Ведь еще вчера Эрик Майлз, тихой и темной ночью лежа на своем потертом диване, смотрел телепередачу, название которой он бы уже и не вспомнил ни сейчас, ни когда-либо после. Эрик не помнил многого из событий прошлой ночи, но то, что оставило след в его душе, возникало немым вопросом в мыслях каждый раз, стоило только Эрику закрыть свои глаза (и это наводило на мысль о том, что прошлой ночью уснуть Эрику Майлзу так и не удалось).

"Что ждет меня на том свете, а главное кто? Ждет ли меня после этой жизни… она?"

Этот вопрос всплывал из недр сознания наружу вновь и вновь и виной тому была уже вышеупомянутая телепередача. Эта была одна из тех передач, где два приглашенных оппонента о чем-то вечно и шумно спорили, зрители постоянно взрывались аплодисментами, а ведущий только и делал, что разбрасывался провокационными вопросами, создавая еще большую шумиху и рейтинг вокруг своей персоны. Одним словом — на экранах воплощалась одна из самых неотъемлемых частей современного телевидения.