Грани (СИ)

Экипировав себя блокнотом и ручкой — стандартным инвентарем любого журналиста, я направился в другой конец города, дабы посетить «Corrazon». «Corrazon» — название ресторана, в банкетном зале которого проходила подготовка к долгожданной свадьбе очередного владельца крупной фирмы и его спутницы жизни. Она, кстати говоря, являлась по совместительству владелицей еще более крупной компании, и все это под благословление их родни. По иронии судьбы о таком крупном событии будет напечатано в колонке, мельче которой никто не видал. Забавно.

Ничего интересного. Впрочем, меня привлекло другое событие на фоне малоинтересного брачного союза. Звали это событие Мэри Янг. Я сразу приметил ее, едва войдя в зал. Народу здесь было очень много, но Мэри так выделялась, что если бы я закрыл глаза, покрутился пару раз на месте и снова посмотрел в эту толпу, то первой, несомненно, опять бы увидел Мэри. Глаза будто бы сами знали, где ее искать. Никаких фокусов. Только я и она.

Зеленое платье, облегающее ее тело, освещало помещение не хуже настенных ламп, а искренняя улыбка будто бы кричала о том, что на данном празднике жизни королева она, а не счастливая невеста. Мэри обладала природным обаянием, и была по-настоящему красивой женщиной. В свои двадцать пять она имела длинные каштановые волосы, которые почти всегда собирала в хвостик. У нее были довольно густые брови, но это только придавало ей женственности. Маленькие уши и нос делали ее миловидной, а красивые глаза всегда оставались чертовски добрыми и серьезными.

О существовании Мэри Янг я узнал от своего начальства. Вряд ли в мире искусства и СМИ, где я, собственно говоря, и кручусь, были люди, не успевшие услышать о новом выдающемся даровании арт-дизайна. Я даже удивился, почему сюжет о Мэри Янг остается без внимания (а если быть точнее, то меня крайне возмущало, почему сама Мэри все еще остается без МОЕГО личного внимания). Как я вскоре узнал, ее персоной занимался наш славный и всеми ненавистный выскочка Юлиус Лейн. В тот момент это меня жутко взбесило, но потом… Потом все стало иначе.

Но об этом позже.

Мэри, художница, проявившая себя на нескольких крупных мероприятиях по искусству, вызвала ажиотаж в мире творчества. Она совмещала краски и веселье. Казалось бы, ничего нового, простая идея, витавшая в голове каждого, но не каждый смог ее реализовать. И, черт возьми, реализация в исполнении Мэри пришлась многим по вкусу. Начать свое интервью я решил именно с нее. В тот момент я даже не мог предположить, что эта девушка станет моей единственной и любимой женой. Это были самые…»

Читать дальше у Эрика не было сил. Вся его жизнь от первых воспоминаний и до самой смерти, каждая его мысль была записана здесь, на этих самых страницах черными чернилами подчерком самого Эрика Майлза. Последняя страница заканчивалась на простой фразе, ставившей точку на всем.

«А потом вдруг стало совсем темно».

От бессилия Эрик выронил дневник, закрыл свое лицо руками и тихо застонал. По его щекам текли слезы.

«Это Ад, — подумал Эрик. — Настоящий Ад — не куча языков пламени и хвостатые черти, к которым я сейчас бы с радостью прыгнул, а боль. Боль, от которой бежал, возвращается вновь. Лишь боль тебя здесь и ждет. И больше ничего. Вот оно, наказание. Но за что? За то, что я хочу быть с ней? За то, что я не могу без нее? За то, что люблю ее? "

Постепенно боль начала сменяться злостью. Злостью, которую было необходимо выплеснуть. Эрик посмотрел в окно своего нового пристанища и нащупал руками свой дневник. Он понял, что это ЕГО пристанище. Пристанище, которое, ждало его все это время здесь, среди пустоты.

Переведя взгляд на дверь, и снова, устремив свой взор в окно, Эрик подумал:

«По крайней мере, не будет соблазна вновь окунуться в воспоминания».

Тут перед глазами Эрика будто бы что-то вспыхнуло, после чего голове раздался щелчок.

«Воспоминания… нет, воспоминания не перенесешь на пару листов. Воспоминания не стереть из памяти. Воспоминания живут в сердце, пока ты жив. И я тоже… жив. А жив ли я? По-настоящему жив? Я мыслю, это факт. И пусть тело мое мертво, но я все чувствую. Значит, я живой. И боль тоже живая. И после всего, что случилось, я получаю это — буквы на бумаге. Нет, с меня хватит».

Взгляд Эрика был сосредоточен на дневнике, но при этом был совершенно пустым. Слова. Так любимые когда-то Эриком Майлзом и так ненавидимые сейчас.

«Прошлую жизнь нельзя забыть, но ее можно отпустить».

Спустя несколько секунд чугунная дверь за Эриком захлопнулась. Пейзаж был также однообразен. Сугробы снегоподобной пыли и вьюга оставались точно такими, какими их застал Эрик в первые минуты своего пребывания здесь. Даже выпрыгивающие олени Санта Клауса казались бы более логичными для этих мест. Но главной фишкой этого места оставалась пустота.

Тут среди свиста ветра появился новый звук, который не звучал в этих краях прежде. Это был смех. Эрик издавал его все сильнее, на глазах наворачивались слезы. Если разнообразие не идет к тебе, то почему бы не сделать первый шаг самому?