Грани жизни

Супруги Тепловы пробыли в своей геологической экспедиции более полугода. Вернувшись в Москву, они изумились, как изменился их микрорайон. Тетя Вера, по непосредственности своей натуры, говорила обо всем этом открыто, восторженно. Иван же Семенович, как известно, «гражданских восторгов» не выносил, а потому все сказанное его младшей сестрой было тут же высмеяно: ах, как же глупо и смешно восторгаться тем, что «тебя лично не обеспечивает» и так далее!

— Могу и снова повторить, — перебил Иван Семенович, недоуменно выпрямив массивный корпус. — Кстати, хватит с нас споров, Эльза, пора домой.

Пока Эльза вертелась перед зеркалом, охорашивая прическу, Иван Семенович, уже встав с кресла, продолжал свои обличения:

— Я, знаете ли, этим «восторгам» от одной только «гражданской сознательности» не верю и никогда не поверю!.. Вот если бы ты, моя сестрица, получила бы квартирку в одном из этих новых домов, вот тогда бы я поверил. А то, смотрите, пожалуйста, живут два геолога в старом коммунальном доме, некрасивом переулке… и умиляются…

— Попросту говоря… ханжат!.. Определенно, ханжат! — тонким голоском пропела Эльза.

— Уж вы-то, говоря попросту, по-русски, Елизавета Андреевна, меня ничем не проймете, — с задористой иронией усмехнулась Вера Семеновна и поиграла в воздухе маленькой, но сильной рукой, привыкшей к геологическому молотку. — А мы не только радуемся общему, — да, общему! — но мы еще и верим: придет время, и в каком-то микрорайоне Москвы мы тоже получим квартиру в новом доме… Вот и весь довод!

«А ведь действительно все они совершенно разные», — подтвердил про себя Петя и вновь этому изумился, как и бывало с ним за сковородинским столом.

Петя дома привык с детских лет слышать от матери, что он «во всем пошел в отца», — и при этом мать крепко прижимала сына к себе и смотрела на него печальносияющими глазами. А он в эти минуты чувствовал себя старше, и ему хотелось чем-то обязательно помочь матери, чтобы ее карие глаза смотрели веселее, но он тогда еще не знал, как это сделать. И вот пришло время, когда он знает, чем он может порадовать свою мать и как много, особенно теперь, значит для него ее понимание и нравственная поддержка.

А вот эта сковородинская мать, «фарфоровый лобик», сама похожая на уродливое, сморщенное дитя, — кому она может помочь, кого понять, кого взрастить? Разве только тяжеловесного дядю Жана. Этот старший ее сын, как не однажды насмехался Петр Семенович, с «хорошей и умной женой развелся и выбрал себе дуру и этим, представьте, счастлив»!.. Эти два брата просто чужие друг другу люди. И хотя Иван Семенович всего на три года старше брата, между ними будто пролегло несколько эпох — так они далеки друг от друга, хотя и встречаются за одним семейным столом!.. Петр Семенович — старый член партии, в двух войнах показал себя храбрецом, большой деятель советской техники, конечно, как с высокой вершины, может смотреть на своего старшего брата, тупого и ленивого брюзгу, который дожил до старости, ничего не понимая, как глухой или слепой. Росли рядом двое, а пошли в разные стороны. Одни держался ближе к «фарфоровому лобику», а другой рванулся к борьбе, к деятельности — и вот один — жалкий потребитель жизни, а другой — человек большого полета.

«Правда, мама теперь в обиде на Петра Семеновича. Она теперь часто повторяет, что Петр Семенович нас, «семерку» и в первую очередь меня, сильно подвел». Это надо еще проверить… все-таки тогда его главной заботой была подготовка к ответственной командировке. Все случилось ведь так странно и неожиданно, что, скорей всего, это — недоразумение… да, да! Он приедет, увидит нашу работу — и все, все прояснится!»

За столом Вера Семеновна и Иван Семенович опять о чем-то заспорили. Иван Семенович бурно возмущался и обижался, сотрясаясь грузным телом, и почему-то напоминал Пете облезлого быка с обломанными рогами и разбитыми копытами. Эльза, нелепо охая и взвизгивая, заступалась за супруга, но, едва сказав, тут же спохватывалась, — ох, опять неудачно сказано. Вере Семеновне тем легче было «срезать» — она возражала остроумное и всегда в цель. Ее муж также в нужный момент подчеркивал и заметно усилил сказанное. Бабушка — «фарфоровый лобик» подремывала в своем креслице, и сейчас Петя уже мог понять, что она сидит в кресле, забавно, как недоросток, скрестив короткие ножки в тапочках детского размера. Натэлла Георгиевна рассеянно прихлебывала чай и, казалось, выжидала удобного момента, чтобы незаметно выйти из-за стола. Галина не участвовала в споре, но с любопытством наблюдала то за растерянной злостью дяди Жана и его Эльзы, то за игрой насмешливости, иронии и умного лукавства на подвижном лице своей тети Веры.

— Обожаю эти семейные перепалки! — успела Галина незаметно шепнуть Пете. — Ну… просто спектакль!