Грани жизни

В конце ноября Гриша Линев (была его очередь) сделал важную запись в дневнике: «Сегодня, 25 ноября 1958 года, у нас, членов «семерки», торжественный день! Ура! Сегодня, час спустя после смены, мы впервые пришли в отведенное нам помещение, которое мы назвали; «экспериментальный цех». Правда, помещение это невелико, но оборудовано всеми необходимыми нам — танками и освещением, и нам как-то приятнее называть его цехом, и притом «экспериментальным». Все мы, семеро: бригадир Петр Мельников, далее Григорий Линев, Матвей Кувакин, Всеволод Огурешников, Михаил Гогов, братья Чибисовы, Анатолий и Сергей, — уже распределили между собой работу и все обязанности, связанные с нашей общественно-производственной работой здесь, в экспериментальном цехе. Настроение у всех прекрасное. Всем нам так радостно, что мы приступили к выполнению нашего обещания заводу, партии, комсомолу. Работать мы будем три раза в неделю: понедельник, среда, пятница…»

— А время? Сколько часов в день? — спросил Гриша.

— Два или два часа тридцать минут, если работа потребует, — предложил Матвей. Петя, Сева и Миша поддержали.

Братья-«чибисы» сначала молча потупились, а потом все-таки проголосовали за два — два с половиной часа.

— Ну, что? — нетерпеливо спросил Миша, — О чем задумались?

— Задумаешься… — пробормотал встревоженно Анатолий. — А как же тренировка?

— У нас тренер требовательный… — жалобно добавил Сергей. — Ведь спорт…

— Мы тоже все спортсмены, — спокойно сказал Петя. — Но ведь спорт для нас не профессия…

— Ну… а что такое профессия, по-твоему? — чем-то задетый спросил Анатолий.

— Профессия, специальность… это избранное тобой дело жизни, которому ты служишь по совести, горячо, убежденно, с мечтой и любовью, — ответил Петя, ласково и спокойно глядя на братьев.

— Сколько же можно наговорить! — упрямо, как-то фыркнув, усмехнулся Анатолий. — А дело-то все в том, что неработающий не ест.

— О хлебе, всего-навсего о хлебе насущном речь идет… — поддакнул Сергей.

— Вот когда мы наше коллективное обещание выполним, а руководство завода заслуженную нам вынесет благодарность в приказе да и в нашей печати и, конечно, премирует нас, вот тогда вы, братья Чибисовы, наверняка поймете, какому важному и большому делу в истории завода помогли мы, всего семеро молодых людей!

— А когда и о вас обоих, братьях Чибисовых, напишут в газете, — подхватил Гриша, почему-то грозно и торжественно сверкая темно-карими глазами, — тогда вы оба самих себя будто в новом свете увидите!

— Да что в нас такого особенного?.. — ворчливо посомневался Анатолий. — Дома-то у нас мать и бабка одно говорят: не поработаешь, так и без хлеба останешься.

— Да неужели для вас, молодых, сильных парней, ничего нет в труде, кроме хлеба насущного? — возмущался Матвей.

Спор продолжался уже на улице, и не кто иной, как сами братья-«чибисы» оказались его главными возбудителями.

— Я не понимаю, — обиделся Сергей, — почему тебе наш хлеб насущный поперек горла стал?

— Не хлеб насущный, а недомыслие вас обоих! — горячо возразил Петя. — Неужели вы, взрослые люди, не понимаете и не видите, какие великие, всемирно известные материальные ценности внес труд рабочего класса в развитие нашей промышленности!.. И ведь вы, оба тоже участвуете в их создании и не чувствуете этого!

— Да как ты это знаешь? — недоверчиво передернулся Анатолий. — У тебя что, способ какой особенный есть, чтобы в чужую жизнь сбоку заглядывать?

— А мы не сбоку, а прямо, самым прямым образом узнаем! — страстно настаивал Гриша, — Когда я задумал вас, двух здоровяков, позвать в нашу бригаду, я первым делом спросил в цехе, как вы работаете. Мне сказали, что за вами брака никогда не числилось — значит, вы всегда работали с пользой для общества.

— Ну, значит, и хорошо. Так почему же ты так напираешь? — спросили попеременно братья-«чибисы».

— Мне же обидно за вас! — уже отчаянно вскинулся Гриша.

— Обидно? За нас?! Почему же?

— Ну, поймите же… — вступил снова Петя. — Вот вы оба работали и, конечно, будете и дальше работать без брака, то есть участвуя вместе со всем рабочим классом в создании тех великих ценностей, о которых мы уже говорили… Вы это делаете, но не сознаете значения своей работы для общей жизни… не сознаете и этим себя самих морально принижаете! А нам за вас обидно!

— Именно так… обидно! — И Сева, тоже разгорячась, даже ударил себя в грудь. — Все-таки, товарищи, вам уже пора отбросить эту детскость мышления… и вы не развиваете его… Вы — я это от вас самих знаю — ни газет, ни книг не читаете, не интересуетесь ни театром, ни самодеятельностью…

— Х-ха… х-ха! — раздался позади короткий смешок.

Все обернулись и увидели Васю Трубкина. В теплом широком пальто, в крупную коричнево-бежевую клетку, в пышной бобровой шапке, Трубкин казался особенно бочкообразным, а его круглощекое лицо детски-благополучно розовело от легкого морозца.

— Что? Достается вам, молодые люди? — добродушно спросил он братьев-«чибисов». Потом, слегка тронув рукой свою красивую бобровую шапку, что, очевидно, заменяло поклон, он небрежно пояснил в сторону всех остальных: