Гранит

— Я понимаю, Сергей Сергеевич! Но мама осознала... Если бы вы знали, как она мучилась все это время. На временную должность никто к нам не идет. Пусть она эти месяцы поработает.

— Ну, смотри, Арнольд Иванович, головой за нее ответишь в случае чего... Склоку заведет или еще что... с треском выгоню! Не посмотрю, что мать главного инженера.

«Не отменять же приказ», — с досадой подумал Сергей Сергеевич.

Когда главный инженер вышел, Григоренко позвонил секретарю:

— Принесите, пожалуйста, трудовую книжку Комашко Юлии Варфоломеевны.

Через несколько минут секретарь неслышно появилась в кабинете. Странно как-то она ходит. Незаметно. Тихо. И голоса ее почти не слышно. Больше отмалчивается. Не то что Люба. С нею всегда было приятно поговорить.

Григоренко стал внимательно просматривать странички трудовой книжки Юлии Варфоломеевны. Собственно, двух книжек, подшитых вместе. Трудовая книжка — это трудовая жизнь человека. Правда, в ней записываются одни лишь благодарности, взыскания туда не заносят. Но странички этой книжки многое могут рассказать о своем хозяине.

«Почему же она не работала последние три года? Ага, ясно... — улыбнулся Григоренко, прочтя последнюю запись. — Никто не брал. С торговой базы уволили...»

Он возвратил трудовую книжку секретарю.

«Значит, Комашко воспользовался моим отсутствием, — подытожил Григоренко. — Ну что ж, посмотрим. Может, действительно станет человек на верный путь. Вдруг наука на пользу пошла...»

Глава шестая

1

За окном завывает ветер. Гонит поземку, громыхает жестью крыш, с тонким посвистом проносится в ветвях. Сквозь щели в окнах струится холод. Но в комнате тепло. До батарей не дотронуться.

Сабит в столовую не пошел. Поставил на электроплитку чайник, нарезал колбасу, достал масло, сахар.

Сабит в комнате один. Никто ему не мешает сегодня заниматься своими делами. Македон Тришкин, новый жилец, у своих товарищей. Хорошая, дружеская сплоченность у демобилизованных воинов. Иван Середа ушел в клуб рисовать. В последнее время за ним часто заходит дочка Файбисовича. Но в комнату не заглядывает, ждет его, как правило, возле общежития. Иван не заставляет девушку долго ждать. Мечется, как угорелый, по комнате, торопливо одевается, хватает краски, кисти и, бросив от двери: «Иду в клуб, рисовать», пулей вылетает на улицу.

Картины Ивана висят почти в каждой комнате общежития. Комендант готов его прямо на руках носить. Всю мебель в их комнате на новую заменил. Даже две настольные лампы выдал.

Рисовал Середа хорошо, только ленился. Больше копировал известных художников. Рисовал он обычно в комнате, но иногда, весной или летом, брал самодельный мольберт, подрамник с натянутым холстом, тюбики с красками, кисти и уходил к Днепру.

Прошлой весной на берегу Славутича Середа нарисовал отличную картину. Она и сейчас висит над его кроватью. На ней изображены обрывистый берег, могучий дуб на нем и серо-голубое небо. Весенняя вода подмыла корни, но дуб не сдается. Немного наклонившись набок, он продолжает крепко держаться за грунт сильными корнями. Сохранив прошлогодние желтые листья, он дает жизнь новым — зеленым. Ниже, у самых корней, покачивается на воде несколько байдарок.

Иван хорошо передал пропорции натуры, сумел подобрать удачные, мягкие и теплые тона. Когда Сабит смотрит на эту картину, его каждый раз поражает искусная передача воздуха, насыщенного влагой. Картина так и дышит весной, радостным ожиданием яркого солнца, которое вот-вот должно пробиться сквозь тучи и коснуться лучами Днепра.

Иван оставил свой бульдозер и пошел в новую бригаду. К «скульпторам» — как говорили ребята. Но скульптор сначала лепит из глины, а Ивану пришлось сразу взяться за молоток, зубило, перфоратор и специальный резак, изготовленный на заводе в Днепровске.

Закончив ужин, Сабит принялся расхаживать по комнате и бубнить под нос английские слова. Затем, когда основательно устал, он взял лист бумаги и сел к столу.