Гранит науки и немного любви

Ответом стали обиженное фырканье и заверение, что ради одной ночи словом «люблю» не разбрасываются, он рассчитывает на продолжительное знакомство. Эх, уточнил бы еще, какой статус буду носить… А, неважно! Я не я, если не стану единственной и последней женщиной Эдвина Лазавея.

Глава 19 И жили они…

Разумеется, магистр Тшольке не прошла мимо столь знаменательного события, как новая девушка Эдвина. Подошла она к делу творчески, не желая портить свою репутацию, зато мою планировала изрядно подмочить. Осунта ни словом, ни делом не выдавала себя. При встрече вежлива и холодна, ничем не выделяла среди студентов, зато обо мне поползли разные слухи. Болтали, будто я распутная девка, нагулявшая ребенка от любовника, поэтому-то муж со мной и развелся. Девочку кукушка-мать подбросила родителям, по другой версии – вытравила из чрева. Якобы я поступила в академию через деканскую постель, а сессию и вовсе сдавала в тесном мужском коллективе с задранной юбкой.

Не обошли стороной и Школу иных. В каких только оргиях я не участвовала! Особенно напирали на демонов. Мол, недаром меня позвали в пустошь: Шкварш рассказал друзьям о моих умениях. Словом, выдумывали разные мерзости.

Настырные студенты требовали подробностей, а я жаждала узнать имя автора небылиц.

Жизнь превратилась в кошмар. Девушки сторонились, парни сыпали похабными шуточками, задавали неприличные вопросы, а однажды подсунули книгу о культуре семьи демонов, раскрытую на откровенной картинке. Где они ее раздобыли? Явно не в академической библиотеке.

Преподаватели тоже косились, хмыкали, но хотя бы молчали. Зато, по словам Эдвина, советовали ему поостеречься, чтобы не подхватить от меня дурную болезнь.

Ни любимый, ни друг не остались в стороне. Лаэрт по-мужски объяснял, что я девушка честная. Учился он хорошо, владел магией огня, второй раз повторять не приходилось. Эдвин действовал иначе, использовал власть и авторитет преподавателя. К примеру, поинтересовался у девиц, обсуждавших мою бурную личную жизнь, откуда у них столь обширные познания. Шушуканье мгновенно прекратилось.

Именно Лазавей выяснил, что слухи поползли с факультета активного чародейства.

– Вот бы узлом завязать язык тому, кто меня так ославил! – шипела я, уткнувшись вечером в плечо любимого.

Мы сидели в гостиной. Эдвин разрывался между мной и проверкой контрольных работ.

За окном догорали последние солнечные лучи – апрель месяц на дворе, денечки стали длиннее. Прошло целых три недели с тех пор, как магистр признался в любви. Несмотря на цветочно-конфетный период в студенческом доме ночевала редко, предпочитала радовать Эдвина завтраком. Питался он отвратительно, без меня бы с голоду умер.

– Эдвин, то есть тебя все устраивает? – подняла голову, заглянув Лазавею в глаза.

Как еще понять молчание в ответ на праведный гнев? Неужели ему плевать, а я – всего лишь очередная любовница? Дорогое тогда развлечение! Едальни, цветы, подарки.

– Нет, конечно, – скривился Лазавей, – но я не мальчишка, чтобы драться со всеми, кто забыл прополоскать рот с мылом. Узнаю, кто главный сказочник, и поговорю. Серьезно и с глазу на глаз. Обещаю, что он извинится и понесет наказание.

Пальцы Эдвина сжались. Зашуршала сминаемая бумага – магистр забылся и случайно испортил чью-то работу. Не жалко, все равно лист в кляксах. И шутника тоже. С удовольствием бы присоединилась к разговору.

– Что у тебя с сущностями? – Эдвин успокоился и вернулся к насущному. Умел он испортить вечер! – Я просто так зачет не поставлю, учи.

– Завалишь, чтобы не испортить репутацию? – снова положила голову ему на плечо.

Как хорошо, что любимый не верил сплетням! И как хорошо, что есть место, где можно укрыться от тревог. Сидеть вот так, смотреть на огонь в камине, разговаривать.

– Агния, – Эдвин отложил студенческие работы и потрепал по волосам, – помнится, я давно объяснял: мухи отдельно, пирожки отдельно. Я ни-ког-да, – он зачем-то, видимо, чтобы лучше поняла, произнес по слогам, – не поставлю зачет за красивые глазки.

Тяжело вздохнула и понуро кивнула.

Ясно, никаких свиданий, одни книги. Треклятые сущности никак познаваться не желали, Эдвин помогать не собирался: мол, все студенты равны. Хотя бы не твердит, что академия не женское дело.

– Отчего пригорюнилась, русалочка? – любимый обнял и поцеловал. – Ты не дурочка, разберешься.

Твоими бы устами, Эдвин!

Слухи прекратились внезапно. Поговаривали, к этому приложил руку ректор. Охотно верила: студенты просто так языки не прикусят. Особо отличившиеся, помятые после объяснений с Лаэртом, подходили с извинениями, только девчонки продолжали бухтеть. Как же, кручу роман с преподавателем и отказываюсь просить о маленьких одолжениях.