Граница

— Дорогой друг, — сказал Жуч, — если ты думаешь, что мы халаши, то ошибаешься. Мы, извини, не знаю твоего звания, добрые граничары, из Архонской земли и состоим при конвое ее высочества, а может быть даже и величества, хурренитской принцессы Ольвии, которая в скором времени выйдет замуж за сына вашего правителя, имени, которого, извини еще раз, я не помню, очень оно длинное и красивое. А теперь, когда это маленькое недоразумение столь счастливо разрешилось, укажи нам дорогу в порт и обещаю тебе, я ничего не скажу нашей милой, но вспыльчивой принцессе, о том какие ослы числятся у нее в подданных.

Офицер невозмутимо выслушал эту речь, затем неторопливо поднес листок пергамента ближе к свету и заглянул в него.

— Тебя зовут Жуч? — полуутвердительно спросил он — А это, наверно, Самоха? Третий же — Литиций?

— Ну, да, да, — сказал Жуч. — Все правильно. Так куда нам? Направо? Налево? Вперед? Назад? Порт, река?

— Вам следовать за мной, сдав оружие, — сказал отилец. — Вы украли серебряную посуду, принадлежащую принцессе, на сумму триста двойных флоринов.

— Ясно, — сказал Жуч. — Тарелки, ложки, все серебряное, ну как тут устоять. С таким обвинением до суда не дожить. Очевидно предстоит попытка к бегству. Извини, что побеспокоил. — Жуч повернулся и пошел обратно, ожидая, что его окликнут, но его не окликнули.

— Хурренит прав. Это по нашу душу. Говорят, мы украли серебро у принцессы и просят сдать оружие.

— Лихо. Однако почему они медлят?

— Не знаю, — развел Жуч руками. — Но нам торопиться тоже некуда. Зайдем, перекусим. А там видно будет, — и он открыл дверь таверны.

В большой зале с низкими потолками, освещенном чадными горелками, стояли деревянные столы, многие из которых пустовали. За другими по трое-четверо сидели горожане, женщин среди них не было. В углу расположилась компания каких-то вояк, судя по нашивкам на рукавах заплатанных курток, шпорам и кривым саблям, младших кавалерийских командиров.

Выбрав стоящий у стены стол, Самоха мигнул Жучу на дверь, ведущую на кухню, откуда то и дело выбегали слуги с подносами. Литиций щелкнул пальцами, подзывая хозяина, и заказал ему кувшин белого и жаренных куропаток.

Разлив вино по стаканам, Самоха рассказал о беседе между Замыкой и принцессой, подслушанной им на капитанском мостике.

— Вот, значит, как, — сказал Литиций. — Я примерно такое и думал. Ну, теперь ясно, живыми нас отсюда не выпустят.

И словно в подтверждение его слов в таверну зашло человек десять солдат во главе с уже знакомым Жучу офицером. Но они опять не торопились начинать боевые действия, заняв столы прямо у входа, заказали вина и начали о чем-то беседовать, не забывая, впрочем, поглядывать в сторону граничар. Вооружены они были алебардами и короткими мечами, у каждого за спиной висел небольшой трехугольный щит. Доспехов, если не считать колетов из толстой бычьей шкуры и круглых медных касок, на них не было.

— Доедим птичку, и уходим через заднюю дверь, — сказал Жуч.

Но тут мужчина за соседним столиком, сидевший до этого, уронив лицо в ладони, поднял голову и сказал:

— Я слышал ваш разговор, чужеземцы. Об этой истории говорят в городе, но правда о ней должна умереть вместе с вами.

— Тебе-то что за печаль? — спросил Самоха.

— Это красивая история, — задумчиво сказал человек, и зевнул, открыв беззубый рот. Вообще вид его говорил о крайней бедности, в которой он пребывал, достаточно было взглянуть на лохмотья, заменяющие ему рубаху, сквозь которые просвечивало тощее тело. А взглянув на его лицо, можно было безошибочно определить причину этой нищеты. Да и сейчас человек был изрядно пьян, но речь его лилась гладко.

— Ну, не очень-то она красивая, эта история, — возразил Жуч.

— Да тебе-то откуда знать? — искренне удивился незнакомец.

— А тебе?

— Я, чужеземец, сказитель, если тебе знакомо такое слово. Спроси любого в этом городе, кто такой Захариус Ботало, и тебе ответят, что мои песни поют от Мсты до самого моря.

— В первый раз слышу, — сказал Жуч. — Но, ладно, чего ты хочешь?

— Во-первых, вина.

— Это не трудно. Что еще?

— Когда слышишь красивую историю, то песня рождается сама собой, как дите зачатое в любви…

— Допустим, — осторожно сказал Жуч, протягивая сказителю полную чашу.

Захариус принял чашу и сделал большой глоток.

— Я слушал ваш разговор и сочинял песню. Но у меня есть несколько вопросов, не хочется обманывать людей.

Жуч недоуменно посмотрел на Самоху. Самоха пожал плечами. Литиций тихонько, чтоб не обидеть несчастного, смеялся, прикрыв лицо ладонями.

— Спрашивай.

— Сколько дней вы были в пути?

— Пять. Или четыре.

— Хорошо. Капитан корабля, на котором вы плыли. Он пил вино?

— Пил.

— Кто был рядом с Хатом Хурренитом, когда он погиб?

— Гвардейцы хурренитского короля, его земляки. Они тоже погибли.

— Благодарю. Это все, что я хотел знать, — Захариус допил чашу и перевернув ее, принялся пощелкивать по донышку ногтями двух пальцев.

Звук получился на удивление звонкий. Посетителям таверны, похоже, были хорошо знакомы чудачества нищего сказителя, потому что разговоры за столами смолкли.