Граница

Этан кивнул. В голове у него мелькнула мысль, что ему повезло, бывают места и похуже. Например, там, за стенами. Он внимательно посмотрел на Оливию Квинтеро, лицо которой излучало уверенность и спокойствие, несгибаемую волю и целеустремленность. Наверное, поэтому все считают ее здесь главной, подумал он. Она была довольно высокого роста, сухощавого телосложения, чему способствовали и скудные пайки в крепости. Но физически хорошо развита и крепка и так же себя держала; лицо под коротко стриженными седыми волосами, открывающими высокий лоб, выглядело бесстрастным – видно, что эта женщина прекрасно владеет собой. Ей, должно быть, где-то за пятьдесят, подумал Этан, заметив, что от своих испанских предков она унаследовала смуглую кожу. Лоб ее был прорезан морщинами, в уголках глаз морщины еще глубже, но во всех других отношениях больше ничто не выдавало ее возраста – можно сказать, что она очень хорошо сохранилась. Оливия была чем-то похожа на директрису школы – а возможно, и была ею до того, как все это случилось, – у которой с юных лет успел накопиться жизненный опыт, достаточный для того, чтобы можно было позволить себе относиться ко всему легко и спокойно и прекрасно разбираться в том, что в жизни хорошо, а что плохо. Не исключено даже, что она была директрисой средней школы Этана Гейнса, кто знает? А может быть, успешно занималась бизнесом. Родилась в бедной семье, занялась продажей недвижимости и нажила состояние. Продавала дома, которые выглядели как небольшие замки, еще до того, как возникла нужда в крепостях. Откуда он знал об этих замках, Этан не помнил, поэтому махнул на это рукой: все равно прошлое его темно, как беспросветная ночь.

Он чувствовал, что она тоже смотрит на него внимательным, изучающим взглядом. А что же она видела перед собой? Грязного мальчишку лет четырнадцати-пятнадцати с копной спутанных, падающих на лоб каштановых волос, лезущих ему в глаза – голубые, как утреннее небо на ранчо, которым она владела с ныне покойным мужем Винсентом милях в двадцати к востоку отсюда, в те времена, когда мир еще не сошел с ума. Она обратила внимание и на острый нос Этана, и на подбородок, а главное – на столь же острый, почти пронизывающий насквозь взгляд. И подумала, что этот мальчик не так-то прост и далеко не глуп, к тому же, должно быть, рожден под счастливой звездой, если сумел выжить, пройдя сквозь такие испытания и хлебнув столько горя. Или же… tal vez no tan afortunado[1], потому что повезло больше тем, кто рано умер со всеми своими близкими и с воспоминаниями о том, какой Земля была прежде.

Но много думать об этом не стоит, это прямая дорожка в ад, и один только Бог знает, что пережили и как настрадались все, кто здесь выжил, и сколько им еще придется страдать в будущем. В крепости растет число самоубийств. И как можно остановить человека, если он хочет покинуть этот мир, когда кругом столько оружия…

Оливия понимала: худшее – это утрата надежды. Поэтому она не имела права позволить себе, чтобы кто-то узнал, как близка она и сама была к тому, чтобы темной ночью взять пистолет, приставить ствол к виску и соединиться со своим мужем там, где наверняка лучше, чем здесь.

Но обитателям Пантер-Риджа нужен был тот, кто может возглавить их, кто способен отдавать приказы, в силах упорядочить и организовать их жизнь, сказать им, что завтра настанет новый день, и ни разу не обнаружит перед ними ни страха, ни отчаяния. И она была таким человеком, хотя в глубине души сама не знала, сколько времени еще сможет продержаться и каков в этом смысл.

– А вы кого-нибудь убивали? – вдруг задал ей вопрос Этан.

– Что? – переспросила она; этот вопрос ее слегка испугал.

– Ну, там, в той комнате, где я сидел, убивали кого-нибудь? Я там видел следы когтей и дырки от пуль в стенке. И пятна крови, кажется… Я и подумал, что туда приводили людей, чтобы их убивать.

Дейв шагнул вперед и встал между Этаном и Оливией.

– Да, мы убивали там… кое-кого. Может, они когда-то и были людьми, но, когда мы их убивали, в них оставалось мало человеческого. Это было необходимо. А потом отскребали их кровь, насколько у нас получалось. Неужели ты ничего не понял?

– Я знаю, что есть горгонцы и сайферы. Знаю, что они воюют друг с другом. И рвут в клочья весь мир. И это все. Больше я ничего не помню.

– А ты не помнишь, откуда ты это знаешь? – спросила Оливия. – Так-таки ничего и не помнишь?

– Ничего.

Оливия бросила быстрый взгляд на Джона Дугласа. Тот вскинул седые брови и пожал плечами, мол, не знаю, что и сказать. Тогда она перевела взгляд на новоприбывшего.

– Не знаю, где ты там был и как остался жив, но, мне кажется, тебе нужно многое понять и усвоить. Гораздо больше, чем ты знаешь про сайферов и горгонцев. Но ты, наверное, проголодался. Надеюсь, ты не возражаешь против лошадиного мяса?

– Не возражаю.

– Мы здесь выживаем как можем. Как-то стараемся выкручиваться, без многого обходиться. Да-да, пришлось отказаться от многого. Но мы держимся.