Граница безмолвия

– Я принадлежу к тем женщинам, которые вдохновляют мужчин, преисполняя их замыслами и трудолюбием, а не превращают в своих раболепствующих воздыхателей. Очень скоро вы это почувствуете, если только жизнь позволит нам оставаться вместе.

– Нам? «Оставаться вместе»? Решительная же вы женщина.

– Не оспариваю, решительная. Когда оказываешься на поле боя, решения следует принимать быстро и не колеблясь, даже если не веришь в их правильность, – резко, внушающе произнесла полька, а затем, укладываясь на расстегнутый спальный мешок, томно добавила: – Так что не теряйте времени, штабс-капитан. Я попросила вашего стрелка Бугрова, он подежурит возле палатки, чтобы сюда никто не ворвался.

По-девичьи тугая грудь, литые бедра, какая-то захватывающая пластика движений упругого, крепкого стана… Даже наслаждаясь близостью с этой женщиной, Кротов сожалел, что все это происходит вот так, в палатке, наспех, в походном варианте. Неумело и слишком нервно лаская эту женщину, штабс-капитан по-справедливости осознавал, что она достойна чего-то более возвышенного, нежели всю жизнь оставаться такой вот, «лагерной аристократкой». Но что он мог дать ей, чем, кроме этих грубоватых плебейских ласк, одарить?

– Если бы я поговорил с оберштурмбаннфюрером фон Готтенбергом… Ты бы согласилась лететь со мной в Сибирь, на новую базу? – проговорил он, когда, истощив арсенал нежностей, улегся рядом с Яниной.

– Не терзайтесь, штабс-капитан, я об этом уже поговорила.

– С фон Готтенбергом?

– Естественно.

Только теперь Кротов понял, почему запах духов, который источала грудь «лагерной аристократки», показался ему таким знакомым. Это были какие-то своеобразные, очевидно, французские духи, которыми обычно облагораживал дух телес своих барон фон Готтенберг.

«А ведь эта полька успела не только переговорить с бароном, но и столь же безмятежно, как только что мне, отдаться ему», – кинжально прошелся этой догадкой по собственному самолюбию Кротов. Хотя и понимал, что в его положении впадать в ревность не только бессмысленно, но и опасно.

– И каким же образом барон определил вашу дальнейшую судьбу?

– Прежде всего, расспросил о моей прошлой жизни и родословной.

– Причем сделал это уже в постели?

– Это уж как водится. Однако вы, штабс-капитан, не додумались даже до этого, – снисходительно как-то огрызнулась Янина.

– И барон разрешил вам лететь на базу «Норд-рейх»?

– О нет, для «норд-рейхов» я не создана, а вот для того ихнего, Третьего рейха – вполне, – не поднимаясь, приводила она себя в порядок. – Во всяком случае, так считает барон фон Готтенберг. Или, может, попытаетесь усомниться в этом, а, штабс-капитан?

– Не попытаюсь.

– Хотя начинала я этот разговор с просьбы включить меня в состав вашей группы. Но он сказал, что там от меня толку будет мало. Завтра же лечу с ним в Норвегию, а оттуда в какую-то школу в Германии. После подготовки командование решит, куда именно направить меня. Хотя уже сейчас барон допытывался, не работала ли я на польскую разведку.

– Но вы и в самом деле не работали на нее?

Янина застегнула верхние пуговицы гимнастерки, одернула сшитую из армейского сукна юбку и, вытянув обутые в хромовые офицерские сапоги ноги, игриво, по-кошачьи изогнулась.

– Барону тоже почему-то кажется, что арестовали меня чекисты именно как польскую шпионку, – ушла она от прямого ответа.

– Разве на самом деле было не так? – хитровато улыбнулся Кротов.

– На самом деле меня арестовали как жену бывшего белого офицера, а значит, «врага народа». Он был русским. Поручик какого-то там пехотного полка Куняков – вот, кем он был. Я сочла ниже своего достоинства перейти на его фамилию, потеряв свою родовую, графскую – Браницкая. Хотя и замуж за него выходить – тоже было ниже моего достоинства, слишком уж мало оставалось в нем всего того, что должно было отделять офицера, дворянина, белую кость – от всего того быдла, которое нас окружало.

– А мне сказали, что вас посадили как бухгалтера.

– Это уже один из энкаведистских начальников подсуетился и сумел загнать меня в лагерь не как «врага народа», а как растратчицу народных денег. Поскольку перед арестом я действительно работала в бухгалтерии. При этом энкаведист настолько отчаянно уводил меня из-под политической статьи и пытался подарить в будущем, как минимум, четыре года внелагерной, свободной жизни, что я до сих пор признательна ему.

– Оказывается, вы умудрились пленить своими чарами даже несгибаемого чекиста-ленинца?

– У нас, у Браницких, это по женской линии родовое. Только не решайтесь ревновать меня, штабс-капитан, это всегда убийственно, – предупредила графиня, уже выйдя из палатки.

– Барон знает, что вы подались ко мне? – поинтересовался Кротов, вслед за ней выбираясь из своего пристанища.