Граница дождя: повести

На первый взгляд ничего в состоянии Балюни не изменилось: она вполне бодро по утрам шествовала в ванную, готовила нехитрую еду, мыла посуду. Но то и дело что-нибудь переспрашивала, путала, забывала или повторяла одно и то же по многу раз. Еще несколько месяцев назад не пропускавшая вечерних выпусков новостей, она внезапно охладела к внешнему миру, сосредоточилась на соседях, которых стала подозревать бог весть в чем, и родных, которых осыпала так непохожими на нее нелепыми упреками. Она теперь могла часами неподвижно сидеть в кресле, а потом огорошить немыслимым вопросом или просьбой:

— Машенька, рассказала бы ты мне что-нибудь из греческих мифов.

Приехали… Она помнит разве что имена богов и кое-какие самые известные бродячие сюжеты. А тут «рассказала бы». Балюня мифы обожала, может быть, как зарубку из дореволюционного детства. Она гордилась, что семь лет жила при царе, и часто повторяла, что знания, данные ей домашней учительницей — немкой Эльзой Генриховной, — ее самый ценный багаж. Составной частью багажа были мифы.

Маленькую Машу она ими просто измучила. Синяя книга с темно-красной расписной амфорой на обложке — «Легенды и мифы Древней Греции», составитель Н.А.Кун. В просторечии она называлась «Мифы Куна», и звучало это загадочнее самих сказаний. Кто такой Кун? Или что такое? Наверное, Балюня стала читать ей эту книгу слишком рано, было ужасно скучно и хотелось слушать про городок в табакерке или милиционера дядю Степу. Но Балюня не только упрямо читала, но (не иначе как по примеру своей Эльзы Генриховны) педантично Машу экзаменовала. А как сразу не легло в память, так теперь — одни обрывки.

— Балюня, ну разве я помню так, чтобы рассказывать?

— Плохо. Ну, Господь с тобой, тогда читай.

Мир перевернулся. Балюня стала капризной маленькой девочкой, а Маша — бабушкой, которой проще исполнить прихоть, чем убеждать и сопротивляться. Да, все у нее в жизни вверх ногами. В ее годы положено становиться бабушкой и разрываться между болезненно обожаемыми внучатами и стареющими родителями. А она бездетная сирота. Когда она говорит «ухаживаю за бабушкой», люди, не знающие ее обстоятельств, думают, что это она маму старенькую так называет, вроде как иногда именуют мужа «папочка».

В один прекрасный день Балюня не выключила воду в ванной, хорошо, кто-то из Мамонтовых заметил. «Началось, — сказала Надюша, — потом оставит чайник выкипать. Все как у всех. Теперь глаз да глаз за ней до конца». И Маша стала приходить каждый день, потом начала оставлять еду в термосе, и так, постепенно сдавая одну позицию за другой, Балюня угасала. Маша брала с собой работу, но толку было мало. Если Балюня не дремала, то требовала неустанного внимания. Правда, все меньше и меньше ей нужен был собеседник, а больше слушатель. Она произносила длинные путаные монологи, в смысл которых Маша старалась не вслушиваться, потому что все чаще, не успев закончить, Балюня начинала с начала. По-настоящему страшно Маше становилось, когда вдруг, будто очнувшись, она сокрушалась:

— Машенька, я ведь, кажется, это уже говорила. Прости, зажилась я.

А потом вновь и вновь требовала читать ей греческие мифы, которые Маша возненавидела больше, чем в детстве.

— Машенька, помню, Эльза Генриховна рассказывала, что греки молились только вслух, боялись, что иначе боги не услышат. А мне странно было. Мы-то что в церкви, что дома — про себя. А теперь я и молитвы позабыла, так язычницей и помру. И отпевать меня не трудитесь. Почитай-ка ты мне про царство мертвых.

И Маша послушно открывала Куна.

— Вот и решай, — вслух размышляла Балюня, — не то пятаки на глаза готовить, не то копейку в рот класть для Харона-перевозчика. Плохо, плохо без опоры жить. Ты-то, Машенька, ходишь в церковь?

— Хожу, Балюня, хожу.

Иногда Маша ловила себя на том, что в мыслях уже готовится к Балюниной смерти. «Куда я все эти вещи дену?» — с ужасом озиралась она вокруг. Однажды о том же заговорила и Балюня:

— Вы с Сережей барахло мое без жалости выкидывайте. Глупости все это, мол, «на память». А что хранила, я тебе сейчас покажу.

Она полезла в глубину шкафа и достала железную коробку с плотно закрывающейся крышкой. На четырех боковых сторонах, окруженные орнаментом, как в медальонах, громоздились экскаваторы, бульдозеры, трактора, а на крышке под индустриальным пейзажем красовалась надпись «1933–1958. 25 лет со дня пуска Уралмашзавода».

— Вот он, мой ящик Пандоры, — торжественно провозгласила она.

Балюня потребовала убрать все со стола. Маша с облегчением сложила в папку принесенную верстку: зачем тащила, все равно читать допоздна дома. Благо Балюня утратила чувство времени, и ее можно было уложить спать часов в девять, так что кусок домашнего вечера для работы у нее был.