Граница дождя: повести

— Когда все эти заведения стали расти, как грибы после дождя, я подумал, что вот, молодым повезло, нам в эту красивую жизнь вход заказан. А выяснилось — ничего подобного. Я частенько захаживаю в разные места кофейку попить и вовсе не чувствую себя динозавром.

Маша оттаяла, капучино и впрямь был хорош, солнечная лента перерезала столик по диагонали, и некупленный калач казался ничтожной досадной мелочью.

— Когда моя племянница Верочка была маленькая, она как-то спросила прабабушку: «А когда ты была маленькая, динозавры еще были живые?»

Посмеялись. Поговорили про трудности Митиной больницы, про то, заслуженна ли слава Святослава Федорова и объяснимо ли с научной точки зрения, что у Маши так буйно растут цветы.

— Маша, мне не хотелось бы приземлять разговор и уводить его в сторону от версий особой ауры, но я врач, а потому прямолинеен и жесток: не пригласить ли вам специалиста из МЧС с дозиметром — не повышена ли у вас в квартире радиация?

— Да ну вас, Митя, нельзя быть занудой, хотя идея действительно любопытная.

— Еще кофейку?

— Нет, спасибо. Пожалуй, пора идти.

Маша тут же пожалела о сказанном. На самом деле ей совершенно не хотелось никуда идти, и она в очередной раз отчетливо почувствовала пресловутую оборотную сторону свободы: торопиться было некуда, ни ее, ни Митю никто не ждал. Слова обрели смысл, перестали быть точками-тире телеграфной азбуки Морзе, к чему было это обрывать… И, пойдя на поводу у возникшей легкости, Маша вдруг нарушила табу:

— Митя, а что бы вам не жениться?

— Да где ж ее найдешь, жену-то?

— А вот говорят, кроме шуток, что сейчас есть брачные агентства, не пошлые, а серьезные и толковые. Может быть, вам туда обратиться?

Митя резко и громко втянул в себя воздух, как тяжеловес, намеревающийся рывком взять на грудь многопудовую штангу, и выдохнул, глядя Маше прямо в глаза:

— А вам, Мария Александровна?

Она даже отшучиваться не стала. Струнка вновь натянулась, они вежливо простились и отправились в свои одинокие логова.

Когда Маша рассказала Володе об их встрече и заключительном обмене репликами, тот усмехнулся:

— Мне давно кажется, что он к тебе неровно дышит, смотри у меня.

Надюша — человек легкий и впечатлительный. Никогда нельзя предвидеть, что ее увлечет: то она лечится от всего на свете травами, то запихивает дочку на курсы «скорочтения», то собирает подписи за или против чего-нибудь.

В тот понедельник она встретила Машу в издательском коридоре с горящими глазами — верный признак новой идеи.

— Все-таки мы живем неправильно. И достаточно маленького толчка, чтобы пелена спала. Слушай, сегодня за завтраком Мишка как всегда радио включил — поет кто-то, я их не различаю: «Лето — это маленькая жизнь…» И я подумала: ну что мы опять поедем в этот Геленджик… Нинуля со своей компанией куда-нибудь рванет, Мишку легко уговорить к брату на Волгу махнуть рыбу ловить, а мы с тобой — в кои веки — цивилизованно на Средиземное море. Ну что? Дней на десять? Как белые люди? Давай?

В детстве Маша и Сережа каждый год ездили с родителями в Крым. От тех времен осталась у нее раковина: приложишь к уху — шум моря. Много раз при очередной разборке Маша порывалась ее выкинуть — нельзя же захламляться до такой степени, — но это был едва ли не единственный предмет, связанный с отцом. И кроме того, она нашла раковине пристанище — в горшке со знаменитой пальмой.

— Машка, можно поехать на Кипр или в Турцию, плевать, что там было землетрясение, даже хорошо, два раза в одну точку не бьет. Представь: отель на берегу, чистота, кормежка — лень и нега…

Когда отец ушел от них, поездки на юг прекратились и снята была дача — две комнаты с террасой в деревне Лунёво на Клязьминском водохранилище, где купание не хуже, чем в Черном море. Рядом был роскошный сосновый бор — песок и хвоя под босыми ногами. Сама дорога в Лунёво была приключением: от Речного вокзала ходили туда «Ракеты» на подводных крыльях, не плывущие, а как бы парящие над водой. Люди катались на «Ракетах» исключительно с целью развлечения, а Маша гордилась тем, что для них это всего-навсего транспорт до Солнечной поляны — деревянной пристани с приколоченными для амортизации автомобильными шинами и голубой будочкой с белой вывеской «Касса». Сначала тропинка, потом разделяющий два ряда изб полосатый проселок — по бокам песчаные колеи, а в середине зеленая линейка вытоптанной травы. Их дом — третий с краю. Деревня как деревня. Дачников было немного, и они закрепились тут на двадцать лет, до самой маминой смерти. Зимой иногда приезжала в Москву «за продуктой» их хозяйка, тетя Тоня. Потом они все тащили неподъемные мешки и авоськи туда, где ждал ее колхозный грузовик. В Лунёво отправлялись все отслужившие свой век вещи, и полдеревни щеголяло в знакомой одежде, сочетая предметы самым немыслимым образом.

— Машка, шорты купим, там все так ходят, а к ужину обязательно длинная юбка. На экскурсию куда-нибудь скатаем, ты же любишь…