Граница (ЛП)

     — Ты, что, считаешь себя кем-то вроде Иисуса? Думаешь, ты должен привести своих последователей к какому-то... очередному религиозному дерьму?

     — Я не Иисус, — ответил Итан. Я даже не Итан, подумал он. — Просто... дай мне шанс, ладно? Если расскажешь об этом людям, их это напугает. А я этого не хочу. И никто не хочет.

     — А может, нам следует тебя бояться?

     С него хватило. Он не собирался больше спорить с нею, поэтому махнул рукой и мрачно сказал.

     — Делай, что хочешь. Говори им или нет. Но, когда я говорил, что у меня есть какая-то цель... какая-то причина добраться туда, я говорил серьезно. Может быть, у нас у всех есть та же цель, но мне просто этого не знаем. Я тебе так скажу: единственные, кому я собираюсь навредить, это Сайферы и Горгоны. Я хочу, чтобы они свалили отсюда ко всем чертям раз и навсегда.

     — Мы все этого хотим.

     — Да, я знаю, — Итан отвернулся от ее перепуганного лица и от единственно глаза, который так обличительно смотрел на него. — Я иду в автобус, — спокойно сказал он ей. — Что бы ты ни решила... просто сделай это.

     Она не стала дожидаться его, а спустилась по лестнице так быстро, как только могла, после чего растворилась в толпе, как Сайфер. Кажется, я напугал эту чудачку до чертиков, подумал Итан. Он начал спускаться вниз, ожидая... он и сам не знал, чего. Впереди в автобус загружали уже последнюю группу людей, и Никки Стэнвик была среди них. Она не посмотрела на Итана и не заговорила с Дейвом, проходя мимо него и Оливии.

     — Заходи, — сказал Дейв Итану, когда тот приблизился. — Прижмись куда-нибудь там, сзади.

     Сидения убрали, начиная с середины салона, потому что там требовалось разместить инструменты, запасы и оружие — всё, что Дарнеллу Макомбу удалось спасти из руин. В конце концов, автобус был укомплектован. Тяжелораненые лежали, и их поддерживали другие люди. Труднее всего было то, что Джей Ди объявил, что некоторые раненые не смогут пережить это путешествие — их травмы были не совместимы с жизнью.

     — Я сделал все, что мог, — сокрушенно произнес Джей Ди, который старался не показывать собственной боли, опираясь на костыль. — Эти люди проживут еще час... может, два, три или шесть. Но они уже не придут в себя. Это реальность. Я ничего не могу для них сделать, поэтому предлагаю... проявить милосердие.

     — И кому ты предлагаешь его проявить, Док? — спросил Дейв. — Кому предстоит трижды спустить курок, а после жить с этим?

     — Но мы не можем оставить их здесь едва живыми, — покачал головой Джей Ди. — Нельзя бросать их так... одних... в темноте.

     — Дерьмо! — сплюнул Дейв. — Ты уверен, что сделать ничего нельзя?

     — Я даже не могу дать им болеутоляющее. Единственное, что у меня осталось, это одна бутылка перекиси водорода. Я не могу подлатать пробитые легкие Нила... не могу зафиксировать сломанную спину Дины или ее раскрошенные в труху ноги! Не могу дать Азе новый мозг взамен того, что почти превратился в кашу из-за помятого черепа! Здесь, в автобусе еще много людей, которым я хотя бы могу помочь... но... если отвечать на твой вопрос, Дейв, думаю, что я должен сделать это. Если не могу оказать медицинскую помощь, то должен проявить милосердие и избавить их от страданий, потому что мы просто не можем оставить наших умирающих друзей здесь живыми, ведь ночью сюда придут Серые люди. Поэтому с собираюсь взять пистолет, выйти туда, где они лежат и сделать то, что врачи иногда называют игрой в Бога. Несовершенного, измученного и слабого Бога... но кому-то придется это сделать. Так что, извини, Дейв... мне пора завершить обход.

     Внутри тесного автобуса, сидя рядом с последними выжившими обитателями Пантер-Ридж, Итан услышал три выстрела. Никто ничего об этом не сказал, никто не задавал Джей Ди вопросов, когда Дейв помог ему забраться на борт. Последней входила Оливия, чьи глаза налились кровью, и она выглядела так, будто десятилетия страданий и отчаяния легли на ее плечи за одну ночь. Впрочем, Итан мог бы сказать, что так и было. Он встал, чтобы другие могли сесть, и мельком увидел Никки, стоявшую сзади. Ее взгляд мог пробуравить в нем дыру, поэтому он быстро отвел глаза.

     Самым страшным было то, что он понимал: с ним происходят изменения. Он становился чем-то неизвестным... каким-то кошмарным существом. И, если он вообще был человеком, то он и близко не походил на свою анатомическую куклу, потому что знал: живая анатомическая кукла не пережила бы взрыв в торговом центре. Его синяки рассказывали ему какую-то туманную историю, моралью которой был тот факт, что мальчик, назвавший себя Итаном Гейнсом, не был мертв — по крайней мере, в том смысле, в котором обычные люди понимали смерть. Теперь его раны начали говорить с ним на ином языке... на серебряном языке.