Граница миров

Она берет.

Солнце. Воздух. А главное – простор.

Этим утром Евлалия встала рано с единственным желанием: бежать из своего рабочего кабинета. Клавиши ее пишущей машинки еще не успели остыть, как она всё отправила в мусорную корзину, даже не перечитав. Она выбрасывает уже второй машинописный текст.

Откуда же взялась эта внезапная неудовлетворенность? После встречи с Другим она постоянно чувствует вдохновение во всём. Постоянно. Так что же сейчас?

Евлалия шмыгает носом.

Она ступает по песку – руки в карманах, глаза устремлены на океан – и с трудом вдыхает водяную пыль. Наверняка всё из-за приступов синусита. Трудно оставаться оптимистом, когда каждую ночь только и делаешь, что пытаешься нормально дышать. Евлалия еще молода, но чувствует себя преждевременно состарившейся. Она отдала Другому половину жизни.

– Окаянный мальчишка! – вопит чей-то голос.

Евлалия поворачивается к своей школе мира, которая занимает почти весь остров. Ее школе. Она ищет глазами коменданта, который продолжает всё более выразительно ругаться по-вавилонски; замечает его в пяти метрах над мимозами в состоянии левитации: бедолага обеими руками вцепился в тюрбан, чтобы тот не свалился. Он клянется, что всыплет Урану по первое число, если тот немедленно не опустит его на землю.

Их школа. Дети выросли так быстро… слишком быстро. Они все уже переросли Евлалию, хотя по-прежнему совсем дети. Елена не может передвигаться без колесиков. Белизама случайно вырастила эвкалипт прямо в своей кровати. Мидас превратил всё столовое серебро в навоз зебры. Венера спрятала целый выводок удавов в туалетах на пятом этаже. Артемида сотворила идеальную копию головы статуи солдата перед школой, а потом снова эту голову снесла. На маяке до сих пор идут ремонтные работы после того, как Джинн, Гайя и Люцифер объединили свои силы, чтобы придумать новое метеорологическое явление. Янус… А он-то куда подевался?

Евлалия шмыгает носом.

Она сморкается, но нос так и остается заложенным. Неудовлетворенность, причину которой она никак не может себе объяснить, вроде бы делается еще сильнее, когда ее внимание переключается на школу. Она смотрит на океан и на алеющий вдали в закатных лучах континент, где по-прежнему, как и всегда, идут восстановительные работы. Война недалеко. Куда ни пойди, война всегда рядом.

У Евлалии мелькает мысль, что им нужен охранник для защиты школы. Какое-нибудь пугало. Значит, она сядет на первый же корабль и вернется в Наблюдательный центр. Там все мертвы с момента последней большой бомбардировки, как и предсказывал Другой. Рог изобилия спрятан под развалинами, в месте, известном отныне одной лишь Евлалии. Она поклялась себе, что больше не будет никаких превращений, но детям потребуется защита, пока они не достигнут полной зрелости. Комендант, который до сих пор исходит руганью над мимозами, уже совсем не молод.

Что до Евлалии – то, может, срок ее предполагаемой жизни и сократился вдвое, но для нее время вскоре остановится. И вся ее реальность изменится.

На пути своей обычной прогулки Евлалия замечает большой замок из песка; скорее всего, это дело рук Поллукса, судя по эстетической изысканности отделки. С долей растерянности она осознает, что едва не поддалась желанию пнуть творение.

– Дийё?

Евлалия поднимает голову и поворачивается к Одину. Она не слышала, как тот появился. Он держится поодаль, смотрит в сторону, сгорбив плечи, словно чувствует себя лишним; его большое тело сияет белым пятном на алом пляже. Он великолепен… и так несовершенен. Евлалии хочется и прогнать его, и обнять; она не делает ни того ни другого.

– Я хотел бы показать тебе одну вещь.

Он изъясняется на родном языке Евлалии, том, на котором говорили ее ссыльные родители, языке исчезнувшей семьи и далекой страны, почти изгладившейся из ее памяти. Если всё пойдет согласно ее планам, этот язык однажды станет общим для всего человечества. Потому что война начинается там, где перестают понимать друг друга.

– С твоего позволения, – добавляет Один, видя, что она молчит.

Евлалия шмыгает носом.

Этот ребенок с одинаковым нетерпением и требует ее мнения, и оспаривает его. Когда же он научится относиться к себе как к отдельной личности, независимой от нее, Евлалии?

– Показывай, – отвечает она.

Один медленно выпрямляется, становясь еще выше, его прозрачные глаза сосредоточенно прищуриваются, как у ученика за роялем, готовящегося исполнить перед учителем двести раз отрепетированную пьесу. Облачко тумана между его почти сведенными ладонями начинает уплотняться, пока не превращается в нечто осязаемое. В коробочку. Он старается выглядеть невозмутимым, но по тому, как едва заметно расслабляются сведенные брови, Евлалия чувствует его облегчение.

Она берет коробочку у него из пальцев, проверяет на прочность, крутит ее в пальцах, наконец открывает. Та, разумеется, пуста.

– И что? Это всё?

Реакция Евлалии вроде бы застает Одина врасплох. По правде говоря, она в не меньшем замешательстве. Ему впервые удалось стабилизировать иллюзию – наверняка он много тренировался, пытаясь раздвинуть границы своего небогатого воображения.

Ей бы следовало ободрить его, ведь он на верном пути.

– Дай-ка мне свою Книгу, – вместо этого говорит она.

Лицо Одина, словно слепленное из снега, искажается, но он тут же достает из-за пазухи предмет, с которым никогда не расстается. Тщетно он старается сдержать это движение другой рукой – знак заранее проигранной внутренней борьбы. Как и его братья с сестрами, он запрограммирован на подчинение ее приказам. Евлалии это известно лучше, чем кому-либо, потому что она сама включила данную строку инструкций в каждую Книгу.

Она извлекает из кармана свою верную перьевую ручку, зубами снимает колпачок.

– Ты сердишься, Дийё?

В глазах Одина, которые он старательно отводит в сторону, Евлалия подмечает огонек ненависти и любви, слитых воедино. Он несчастен оттого, что разочаровал ее, в той же мере, как и оттого, что она разочаровала его.

Она листает страницы книги, осознавая, что прикасается к тому, что для Одина самое заветное. Она знает наизусть каждый из тысяч значков, составляющих придуманный ею код. Первый раздел контролирует моторику Одина, второй – его способность анализировать, третий – восприятие цветов. Она делает свой выбор и втыкает металлическое перо в плоть книги, не обращая внимания на приглушенный крик Одина и осознавая боль, которую причиняет собственному ребенку. Она вычеркивает выбранную строку кода, тщательно следя за тем, чтобы не задеть какую-нибудь соседнюю.

– Ты будешь есть, не чувствуя вкуса, – говорит она, возвращая Книгу. – Ни одна ласка не доставит тебе радости. Я лишила тебя права испытывать удовольствие.

Один прижимает к груди книгу с вымаранной строкой. Океанский ветер развевает его белоснежные волосы. Он распахивает глаза, полные отвращения и обожания, но по-прежнему избегает смотреть Евлалии в лицо. Несмотря на всё, что она с ним сделала, он не хочет ранить ее той силой, которую не контролирует.

– Это обычные чернила, – поясняет Евлалия, завинчивая колпачок перьевой ручки. – Они выцветут со временем. Используй это время, чтобы помочь мне спасти мир.

Один убегает, оставляя за собой отпечатки башмаков на песке.

Евлалия шмыгает носом.

Она снимает очки; чувство неудовлетворенности мучит ее как никогда, а она по-прежнему не может понять причины. Пока она дышит на стекла, чтобы протереть их, в них отражается заходящее солнце, и внезапно она видит его: собственное отражение заговорщицки ей подмигивает.

Уже скоро, говорит Другой.

Евлалия отбрасывает очки как можно дальше. В висках бешено пульсирует кровь. Носовые пазухи взрываются болью. Голова сейчас лопнет. Во что она превращается? Может, посчитав себя Богом, она теряет саму себя?

Это не из рабочего кабинета ей хочется сбежать, а от зеркала, которое там висит.

– Скоро, – бормочет она дрожащим голосом. – Но не сегодня.