Граница. Таежный роман. Карты

С другой стороны, было у Никиты какое-то предчувствие, какое-то светлое чувство, что наступивший день готовит для него еще один приятный сюрприз. Какой? Это еще предстоит выяснить, но сюрприз будет непременно. Чутье никогда еще не подводило капитана.

Так, в радужном настроении прогуливаясь, Голощекин дошел до городка и оказался возле дома, где жили Жгуты. Жили они, как и положено семье советского офицера-раздолбая, на первом этаже.

Движимый то ли природным любопытством, то ли естественным интересом рачительного-хозяина — как-никак Жгуты были теперь почти его собственностью, в них был вложен капитал, и немалый, — Голощекин приблизился к дому и заглянул в окно.

Сначала он не понял того, что увидел. Скверного качества оконные стекла сильно мешали разобрать происходящее в комнате, вдобавок выглядело это происходящее столь необычно и нелепо, что осмыслить увиденное требовало усилий.

Сначала капитан разглядел что-то зеленое, извивающееся в середине кухни. Приблизившись к окну и прикрывшись рукой от света, он различил, что это нечто облачено в армейскую форму. А в следующий миг Голощекин понял, что видит болтающиеся в воздухе ноги, принадлежащие Алексею Жгуту, который висит под потолком вместо пыльного абажура и крючится в агонии. На глазах капитана двадцать тысяч и грандиозные планы превращались в пять пудов бесполезного мяса.

— Стой! Эй! — Голощекин бросился в квартиру.

Дверь не отличалась особой крепостью, и капитан с первой попытки, налетев всем телом, вышиб ее, выворотив простенький замок. Влетев в кухню, он подхватил дрыгающиеся ноги Алексея и приподнял самоубийцу, чтобы ослабить натяжение веревки. Дотянувшись до ящика с кухонными приборами, Голощекин выхватил нож и споро перерезал веревку. Тело завклубом обрушилось на капитана, сложившись пополам, и Никита опустился на пол.

Привалив Жгута к дверце холодильника, Голощекин растянул петлю и встряхнул свое капиталовложение.

— Лешенька! Что ж ты удумал?! А? — Он пальцем затолкнул начавший уже вываливаться язык и шире раскрыл рот Алексея. — Дурачок, что ж ты делаешь-то?

Грудь старлея судорожно содрогнулась, с шипением и свистом втянув воздух. Сухой туберкулезный кашель вырвался из раскрытого рта, замутненные глаза ожили, ошалело задвигавшись по своим орбитам.

— Дыши, дыши! — Голощекин с облегчением похлопал его по щеке. — Дыши!

Он схватил со стола чайник и опрокинул на голову Алексея. Вода полилась по лбу, по щекам, попала в рот, в нос; Жгут снова закашлялся, поперхнувшись, забился, отмахиваясь от воды и от державшего его за грудки капитана. Непутевый старлей неумолимо возвращался к жизни.

— Поплыли, родной! — приговаривал Голощекин, вытряхивая на темечко Алексея последние капли и глядя на спасенного с таким умилением, словно это был близкий и нежно любимый родственник. Так смотрит на свое лучшее произведение художник, так смотрит хирург на ладно наложенный шов, венчающий сложную операцию, так смотрит мать на новорожденное дитя. — Живой, Лешка! Живой!

Взгляд Алексея остановился на лице капитана, рука поднялась с пола и потянулась к его горлу, но Голощекин легко отбросил эту руку в сторону и отвесил сослуживцу звонкую оплеуху.

— Да что ж ты делаешь! — Еще одна оплеуха, и капитан потрепал Алексея по мокрой голове, будто собаку приласкал. — Ну все, живой, живой. Ну-ка, глянь на меня, парень, — Голощекин обхватил голову Алексея и направил его рассеянный еще взгляд на свое лицо, — глянь! Я это, Никитка Голощекин.

Жгут прохрипел что-то и отвернулся было, но сильные руки опять возвратили его голову в прежнее положение.

— Что ж ты, сука, делаешь? — спросил капитан, уже зло глядя в глаза старлея.

Жгут попытался освободиться, заерзал на полу, отталкиваясь дрожащими руками, пытаясь подобрать под себя разбросанные по полу ноги.

— Я тебе сейчас кое-что на ушко скажу, — продолжал Голощекин, удерживая лицо завклу-бом перед собой, — а ты меня послушай, понял? Так вот, долг твой на Гале повиснет. Ты понял?

Протестующий всхлип вылетел из груди Алексея, он рванулся, но капитан тотчас ударил его в грудь кулаком. Колючая боль рванулась из легких, обдирая горло, Алексей забился в судорогах, хватаясь за грудь, за шею, хрипя и разбрызгивая слюни.

— А вот когда она сначала продаст все из дому, — продолжал Голощекин, — потом пойдет себя продавать… — Предупреждая новый выпад старлея, капитан загодя еще раз двинул ему в грудь, вызвав новую серию судорог. — Так вот, ее никто не пропустит. И ее румяные щечки очень быстро испекутся.

В завершение этой короткой и страшной речи последовало еще два удара, после которых Алексей уже совершенно обмяк и лишь корчился, зажмурившись от боли и скривив посиневшие губы.

— Ну все! — бодро сказал Голощекин, отряхивая с рук воду и слюни. — Так что, Леха, жить надо! Чтобы не было мучительно больно. В школе ж проходили мы, помнишь? — Он потрепал Жгута по щеке.

В этот момент в прихожей раздались чьи-то шаги. Не цоканье подковок солдатских сапог, но гулкий стук острых женских каблучков. Капитан обернулся.

* * *