Граница. Таежный роман. Пожар

Когда эта женщина явилась к нему с нелепым предложением выступать в сопровождении детского хора, Вадим был трезв (ну почти трезв) и сдержал приступ привычного брезгливого раздражения. И даже взглянул на нее с некоторым любопытством. То, что Альбина красива, он заметил сразу. Да и нельзя было не заметить эту ее неземную какую-то красоту, замедленную речь, отстраненность во взгляде, словно она видит то, что недоступно другим.

Разумеется, сперва Вадим отказался. Но что-то тронуло его. Даже не ее искреннее огорчение, почти детская обида, нет. А пожалуй, то, что она так легко сдалась, отступила, с судорожной смущенной улыбкой и извинениями. Вадима смутило и тронуло то, что она ничего от него не хотела. Давно уже он видел в глазах окружающих только жадность, желание урвать свой кусок. Все приставали к нему, навязывались, проходу не давали — а она отступала, уходила.

И он согласился.

Вадим давно уже и сам понимал, что поет не так, как раньше. Что-то ушло. Обеспокоенный Керзон водил его по врачам, ему не нравилось, что источник доходов пересыхает так стремительно. А врачи ничего такого не находили. Никаких узелков (бич натруженных певческих связок), никаких опухолей. Ни Керзон, ни врачи не думали о том, что голос — это, не только гортань, сильные легкие, особое устройство связок. Голос жив душой. А если душа умирает — кончается и голос.

И когда детские голоса зазвучали у него за спиной, взлетели, словно серебряные крылья, Вадим вдруг вернулся на много лет назад.

— Выступает хор нашей школы! — торжественно чеканит серьезная рослая десятиклассница, незаметно для себя перебирая оборки белого фартука. — Солист — ученик первого класса Вадим Глинский!

Девятое мая. День Победы. Актовый зал школы, украшенный цветами и плакатами. В первом ряду — фронтовики района, приглашенные на праздничный концерт.

Учительница пения играет на старом расстроенном пианино вступление, и Вадим чувствует, как холодеют руки и светлые стриженые волосы его приподнимаются сами собой — от восторга, от желания выразить все, что чувствуют эти люди, которых он любит сейчас изо всех сил, которым он хотел бы дать самое невероятное счастье.

Вставай страна огромная!
Вставай на смертный бой!

Ах, как он пел! Не горлом, не голосом — всем тощим маленьким телом, всей трепещущей душой. Он забыл себя, не чувствовал ни страха, ни смущения, он сам был этой огромной песней.

Усатый старшина во втором ряду, у самого окна, смотрел на Вадима, не отрываясь, и шевелил губами — помогал. А когда песня закончилась, старшина покрутил головой, встал и пошел по проходу, звякая медалями, вытирая кулаком глаза, — покурить.

Нечасто Вадиму впоследствии удавалось испытывать нечто подобное. Этот священный восторг и любовь к тем, для кого он поет. А потом и вовсе выход на сцену стал каторгой, постылым ремеслом — ради куска хлеба, точнее, ради глотка водки.

Но сейчас вдруг душа, оставившая его в наказание за то, что посмел жить без любви, без жалости, без вдохновения, вернулась. Он почувствовал краткую пронзительную боль.

Может быть, потому, что зал был такой же маленький и бедный, доски сцены так же тихонько поскрипывали и пианино было расстроено. И усатый старшина, правда без медалей, сидел во втором ряду, у окна. А детские голоса во все века одни и те же.

Позже Вадим нашел в Альбине бездну достоинств, за которые, как он думал, и полюбил ее. Несмотря на свою неземную красоту, Альбина оказалась человеком очень земным. Замедленная речь ее теперь стала веской, а взгляд слегка прищуренных, будто близоруких глаз был обращен только на него. Наверное, она и впрямь видела то, что не видели другие.

Он полюбил Альбину за то, что она вернула ему его самого.

Она с упорством, переходящим временами в упрямство, занялась самыми вещественными, самыми приземленными сторонами жизни Вадима, и это потрясало его.

И то, что он предложил ей поехать с ним, а она, замужняя женщина, так легко приняла это предложение, казалось ему вполне естественным.

Нелепо уезжать, оставляя свою душу.

Поклонники вновь безумствовали. Не отпускали Глинского со сцены, толпились у выхода, забрасывали цветами, наиболее рьяные почитатели, а особенно почитательницы, следовали за ним из города в город.

Вот и теперь, едва сойдя со сцены, он попал в разгоряченную толпу. Восторженные девчонки визжали, дамы посолиднее протягивали блокнотики и его фотографии, вырезанные из журналов, — для автографов. Вадим улыбался, пожимал чьи-то руки, расписывался…

Расталкивая поклонниц, пробилась к нему растрепанная журналистка с местной радиостанции, протянула микрофон.

— Такой успех! Такой успех! — застрекотала она. — Вы дадите еще концерты в нашем городе?

Вадим покосился на Альбину. Она чуть заметно опустила ресницы.

— Да, еще два… нет, три концерта. И я выступлю в музыкальной школе — специально для юных вокалистов. Бесплатно, разумеется.

Журналистка задохнулась от восторга. Какой материал! Она заглянула в блокнотик: так, какой там следующий вопрос, согласованный с главным редактором?

— В чем секрет вашего успеха?