Граница за Берлином

— Кого вы спасаете?! — кричал он. — Кого? Изменника! Убийцу! Вот такая сволочь помогала фашистам с нас шкуры спускать, а вы его защищаете! Расстреливайте меня на месте, — я его живым не отпущу!!

— Да откуда ты знаешь, что он русский? — не то спрашивал, не то уговаривал Журавлев, цепко ухватившись короткими руками за локоть Земельного.

— А ты не слышал, как он заорал «ай»? Меня не проведешь: я эти крики хорошо знаю!

Нам удалось усадить Земельного на траву. Он несколько притих и остепенился.

— Дайте, хлопцы, закурить, — попросил он, — душа сгорает…

Я послал Жизенского снимать дополнительные посты.

— Надо еще разглядеть, то ли самое поймано, — сказал Колесник и с фонарем начал осматривать задержанных. — Точно! Редер правду сказал: вот у этого на виске бородавка, у меньшего.

— Что там глядеть, — возразил Журавлев, — по работе видно!

Некоторые из солдат отошли от задержанных, закурили. Воспользовавшись этим, Земельный снова бросился на убийцу, спрашивая:

— Сознавайсь! Русский, стерва?!

На этот раз удары пришлись, очевидно, по такому месту, что связанный закричал на чистейшем русском языке:

— Русский! Ну! Ру-у-усский!

Солдаты вновь оттащили Земельного, но делали это неохотно. После открытия, сделанного Земельным, этот человек казался еще более гнусным.

Начали подходить солдаты, снятые Жизенским с постов. К тому времени, когда все были собраны к месту происшествия, восток, сделавшись светло-голубым, бросал неяркий свет на мрачные лица солдат, на стоявших в стороне задержанных, на иссиня-бледное лицо Таранчика.

Тело его покоилось на мелкой траве межи, с каждой минутой отходя все дальше от жизни. Плотно сомкнутые посиневшие веки навсегда прикрыли веселые глаза Таранчика.

Солдаты на четырех винтовках осторожно подняли и понесли тело Таранчика на заставу. Сзади Земельный придерживал его голову и неустанно повторял:

— Кого загубили! Кого загубили, звери!

За трупом шел небольшой строй солдат, сзади вели задержанных. Колонна спустилась к первому посту.

Когда мы подходили к деревне, с востока полились розовые лучи. Все вокруг ожило. Из деревни навстречу на одноконной повозке ехал Карл Редер. Этот трудолюбивый старик поднимался на заре и раньше всех выезжал в поле. Увидев труп впереди колонны, он погнал лошадь на обочину дороги, слез с повозки и, сдернув с лысой головы старую шляпу, остановился перед проходящей процессией.

Ничего не сказав и не спросив, Редер пропустил мимо себя идущих, возвратился к лошади, развернул ее назад и зашагал к деревне рядом с повозкой.

Деревенская улица была еще безлюдна.

5

Было около полудня. Гроб с телом Таранчика стоял в ленинской комнате. Солдаты, суровые и молчаливые, заботливо прибирали гроб. Никто в эту ночь не спал, никто не пошел завтракать. Приближалось время обеда, но никто и не подумал об этом. Карл Редер с самого утра пришел к нам. Сняв мерку с покойного, старик ушел заказывать гроб. Временами он появлялся на заставе и снова исчезал. Никто не заставлял его заниматься этими хлопотами, и он ни у кого не спрашивал на то позволения. Все делалось, как само собою разумеющееся.

Часам к двум на заставу начали съезжаться офицеры, хорошо знавшие Таранчика. Вместе с Мартовым и Коробовым приехало несколько солдат и сержантов нашей роты. Приехал командир полка со своим заместителем по политчасти майором Мишкиным.

Более чем за час до выноса тела около заставы собрались многие жители Блюменберга. По их просьбе гроб, обтянутый красной материей, был вынесен во двор и установлен на табуретках, накрытых черным бархатом. Девушки, стоявшие отдельной группой, попросили разрешения положить к гробу цветы. Когда им было разрешено это сделать, появилось столько венков из живых цветов, что они закрыли весь гроб, постамент и легли рядом на мостовую.

— Где они столько цветов набрали? — удивился Мартов.

— Не зря, видать, деревня называется Блюменберг, — пояснил Митя Колесник, — это же по-русски — цветочная гора.

Почетный караул у гроба солдаты несли посменно. Приближался назначенный час.

Могила была приготовлена на вершине холма среди редких буков, там, где располагался четвертый пост. Туда по проселочной дороге и направилась похоронная процессия.

Впереди старшина Чумаков нес бархатную подушечку, на которой покоились орден Славы и три медали. Гроб несли на руках, за ним шел строй вооруженных солдат и офицеров, а в конце двигалась большая группа гражданского населения. Здесь среди женщин и стариков тяжело шатал Пельцман. В самом конце, опустив голову, шел Ганс Шнайдер.

— Как ты сюда попал? — спросил я его.

Ганс несколько смутился.

— Знаете, я всегда бываю в Блюменберге, когда отец дает мне обкатывать мотоциклы после ремонта, только… только приезжать на заставу не смею.

Теперь я вспомнил, что в кармане у меня еще с ночи лежала свернутая пилотка Таранчика.

— Вот, — сказал я, снимая звездочку с пилотки, — возьми…

Ганс погладил звездочку, глаза его часто заморгали, увлажнились, и он отвернулся.

— А папа не будет ругаться, что ты долго здесь пробыл?

— Н-нет… За это не будет ругаться.