ГРАС. Цикл (СИ)

— Говорил я уже...

— Так коль не в чем больше сознаваться, я ещё сто раз спрошу: фамилия, имя, отчество? Быстро!

— Дураков, —с неудовольствием сказал парень. — Александр Петрович.

— Брешешь?! Брешет? — повернулся Мозговой к майору.

Тот отрицательно покачал головой. Мозговой с чувством плюнул в угол кабинета.

—Тьфу, какая ж х...вая фамилия, —проговорил он и добавил с гордостью: — То ли дело моя — Мозговой. Так на х...я ж ты, Александр Петрович, поджёг диспансер?

— Не поджигал я ничего. И вы не имеете права меня оскорблять. Вы за это ответите.

— Та я ж не оскорбляю, я сочувствую. Так не поджигал? — Мозговой осторожно принюхивался к Дуракову, стараясь одновременно не дышать на задержанного.

— Не поджигал.

—Да от тебя ж бензином несет, как из канистры!

— А я токсикоман. Первый раз попробовал. Всё равно не имеете права.

— Ой, хлопец, всё равно ты расколешься. Ты хоть знаешь, откуда это следователи? —У Мозгового хватило ума взглядом спросить разрешения у Борисова, и тот кивнул. —Из Фэ-Эс-Бэ, понял!!! Специально для дураковых поясняю: Федеральная Служба Безопасности. Это контрразведка, сопляк, на кого ты голос поднял? Колись сразу, а то хуже будет!

Ларькин молча достал удостоверение и показал его. Что касается Борисова, то его место работы и звание отчетливо пропечатались на его лице. У безработного киномеханика побледнела верхняя половина лица. Взгляд стал как у затравленного зверя. Но демократия глубоко успела пустить свои корни в сознание народа.

— Всё равно не имеете права. Ничего я не поджигал. Не докажете.

Виталий поднялся и вышел из кабинета. Мозговой повернулся лицом к Борисову и ещё раз вопросительно взглянул на него. Кивни сейчас Борисов — и опер дал бы «под дых» упрямому Дуракову. Но Борисов покачал головой отрицательно и перевел взгляд на задержанного.

— Слушай, ты, правозащитник... —сказал он не слишком громко, но таким голосом, что у моментально протрезвевшего капитана у самого побежали мурашки по всему телу. Майор словно разбудил генетическую память много битого и гнутого эволюцией биологического вида, точнее, подвида человека, выжившего только потому, что он умел гнуться —и чувствовать, перед кем это надо делать. Это говорил не усталый после бессонной ночи и бесконечной нервотрепки пожилой мужчина, это говорил механизм огромной, очень жесткой и холодной машины, которая переедет десять, сто, тысячу таких дураковых — и не остановится, не поскользнется, даже не заметит. У Дуракова затряслись губы, а Мозговой так и застыл с чуть отведенной в сторону рукой.

— Слушай, ты, правозащитник... Сейчас тебе сделают один укол, и ты нам расскажешь всё. Всё расскажешь: и как поджигал, и что воровал, если когда-нибудь принимал участие в групповом изнасиловании, тоже расскажешь. Все свои грехи расскажешь, все мелкие пакости, о которых уже и думать забыл. Вспомнишь. Потому что будешь нам верить, как лучшим друзьям. Гораздо больше, чем своим паршивым друзьям, которые тебя подставили. Нам всё равно, ты нам и так всё расскажешь. Хотя нас интересует только, кто приказал тебе сжечь регистратуру кожвендиспансера. Нам наплевать на твою паршивую жизнь и на твои мелкие грешки, поэтому у тебя есть выбор: самому рассказать все, что нас интересует про поджог, или после укола рассказать всё, что интересует нас, и всё, что заинтересует капитана Мозгового. Ты ведь скажешь всё, что знаешь, не только о себе, но и о своих друзьях. Капитан, вам нужен такой агент?

— Всю жизнь мечтал, —выйдя из оцепенения, проговорил Мозговой.

Дверь отворилась, и в кабинет вошел Ларькин. Белый халат был ему маловат, и поэтому рукава рубашки, а затем и халата, он закатал до локтей, оголив свои могучие волосатые лапы. В одной руке у него позвякивала стальная ванночка со шприцем, в который была уже набрана какая-то бурая жидкость. Увидев это, Дураков зарыдал, из глаз его буквально брызнули слезы.

— Да что же я из-за какого-то куска теперь... всю жизнь... —истерически всхлипывая, говорил он задребезжавшим голосом. Но говорил уже не останавливаясь.

...Сжечь документы в регистратуре ему поручил знакомый шофер по фамилии Клипперт. Зачем и кому это надо, он объяснил невнятно, мол, один из его друзей таким образом сможет избежать неприятностей на работе. Со стороны такого грубого и тяжелого в общении человека, как Клипперт, любое объяснение уже выглядело как величайшая любезность. Хотя насчет «друзей» он, конечно, сильно сказал —друзей у него никогда не было.

Знакомых было много, но даже просто приятелей отродясь не водилось. Он просто использовал людей так, как ему было нужно, —вымогал у них что-нибудь по мелочи, пользуясь тем, что его ещё со школы боялась вся округа, или вступал в сделку. Дуракову он предложил за выполнение поручения тысячу рублей, и тот не вдавался в расспросы. Безработный киномеханик жил случайными заработками и, судя по всему, иногда подтыривал где что плохо лежит. Для него это были довольно большие и легкие деньги.