ГРАС. Цикл (СИ)

Он сосредоточился на образе и индивидуальности Ларькина, пытаясь нащупать хотя бы слабые всплески его биополя. Поначалу Большаков ничего не ощущал, но потом откуда-то со стороны центрального из трех домов донесся знакомый сигнал. Илья подавил все свои мысли — он прекрасно умел «не думать о белой обезьяне», — чтобы не мешать мозгу настроиться на нужную волну. Он смог воспринять и расшифровать неуверенные, сбивчивые сигналы психики Ларькина — и содрогнулся.

Виталий был, как принято говорить, без сознания. Но эта расхожая фраза может ввести в заблуждение, если понимать её буквально. Это не означает, что Ларькин не испытывал и не излучал никаких эмоций. Его мозг ещё жил и, как мог, работал. Потом, придя в себя, человек не вспоминает эти переживания, они остаются в подсознании.

В клетках ларькинского мозга, ответственных за дыхание, билась тревожная информация о нехватке кислорода, сердце капитана работало с перебоями. Что-то смертельно опасное угнетало и давило его, высасывая жизнь из сильного тела Виталия. Его органы восприятия были отключены, и в разноголосье излучений не координируемых больше участков мозга Большаков уловил слабые сигналы ларькинского «Я».

Ослепшее и оглохшее, оно словно металось по темному лабиринту, пытаясь найти выход к свету. Это был уже не сильный, уверенный в себе великан, а заблудившийся в лесу маленький мальчик, замученный вдобавок смертельной тоской и мечтающий только об одном: чтобы его выпустили из мрака — или уже дали умереть спокойно. Если бы он только мог сбросить навалившуюся на него убийственную тяжесть, которая насильно, жуткими неотвратимыми ударами загоняла его в небытие!

Илья побежал к среднему дому. Приблизившись к нему, он увидел на двери единственного подъезда тяжелый навесной замок. Он остановился, а затем быстрым шагом стал обходить дом, разыскивая тот путь, которым проник внутрь Виталий. Скорее всего, это было полуподвальное окно с выдавленным стеклом.

Большаков спустился к окну, залез в него, осмотрелся, близоруко щурясь, в темном подвале и спрыгнул с подоконника в чавкнувшую под ногами грязь. В ту же секунду у него по всему телу пробежали мурашки от густого нечеловеческого рева, раздавшегося из темного угла неподалеку. Он обернулся — и увидел, как оттуда на него с фантастической скоростью надвинулась совершенно жуткая светящаяся харя. Она чем-то напоминала львиную морду, но состояла из фосфоресцирующих пятен, вместо глаз были какие-то бельма, а растопыренная дыбом грива закрывала остальное тело... Если оно вообще было.

Успей психика Ильи вовремя отреагировать на это нападение, он бы, наверное, умер на месте от разрыва сердца. Но Большаков никогда не отличался хорошей реакцией. Он не успел ни испугаться, ни предпринять какого-нибудь ответного действия. А когда адреналин всё-таки хлынул в его кровь, дыхание перехватило, а волосы на голове зашевелились — критик в мозгу, отвечавший за проверку информации, поступающей от органов чувств, успел доложить ему, что жуткая харя, зависшая в полуметре от его лица, есть не что иное, как наведенный из астома глюк. Поэтому Большаков не умер, а успокоил участившееся дыхание, непроизвольно пригладил волосы и, повернувшись спиной к продолжавшей утробно хохотать роже, двинулся прочь, нащупывая дорогу в грязи.

Пол подвала был залит, очевидно, канализационными стоками. Ильей вдруг овладела дикая злоба и обида на Бессмертных. Он совершенно забыл, что они не сделали ему ничего плохого, наоборот, предупредили, дали возможность спасти товарища. Большакову казалось, что они и только они виноваты в том, что ему пришлось покинуть теплый, светлый, сухой и уютный компьютерный центр и переместиться в вонючее сырое подземелье. Учитывая то, что ему открытым текстом предложено было остаться в «бункере», Илья был вдвойне несправедлив к Бессмертным.

От горьких мыслей и обид его отвлекло новое нападение. Оно пришло не с какой-то одной стороны. Оно пришло отовсюду — и ниоткуда, снаружи и изнутри одновременно. Стены подвала дрогнули, и сквозь них на Большакова обрушилось что-то невидимое и неслышимое, то самое, которым несколькими этажами выше убивали и никак не могли убить Виталия Ларькина. Но если могучий организм капитана был в состоянии несколько минут сопротивляться смерти, то хрупкое тело Большакова не выдержало. Один удар, второй... После третьей волны гибельного излучения сердце Ильи остановилось.

За эти короткие секунды Большаков смог сориентироваться и придумать способ защиты. Остановка сердца озаботила его, но страха он не испытал. Однажды, в пору усиленных занятий йогой, он и сам остановил себе сердце — а потом запустил вновь. Всего один раз, просто для того, чтобы проверить, насколько он властен над своим организмом.